4 марта 1937 года родился Юрий Александрович Сенкевич, русский учёный-медик, который стал известен в России как ведущий старейшей телепередачи советского и российского телевидения «Клуб путешественников». Сенкевичу довелось участвовать в интереснейших путешествиях, в ходе которых подтверждались научные гипотезы. Мы расскажем о пяти легендарных путешествиях Юрия Сенкевича.
«Восток»
В 1967 году Сенкевич участвует в 12-й советской антарктической экспедиции на станцию «Восток». Там он планирует изучать поведение человека в экстремальных условиях.
Экспедиция стартовала в январе 1967 года. Основной обязанностью Сенкевича на станции «Восток» была работа врача, однако он получил и другие обязанности в нагрузку. Перед отправлением в Антарктиду он получил предложение от главного редактора журнала «Дружба народов» вести путевой дневник.
Так Сенкевич стал известен в литературных кругах как веселый и очень остроумный автор. Полет на антарктическую станцию стало началом всех будущих путешествий Юрия Сенкевича. Во время зимовки произошел уникальный случай. У Сенкевича произошло воспаление аппендикса. Врачу пришлось делать операцию по удалению аппендикса самому себе. Это было впервые в медицинской практике.
Первое путешествие на Ра
В 1969 году известный норвежский ученый Тур Хейердал организует экспедицию на папирусной лодке через Атлантику. Он искал для интернационального экипажа русского врача, владеющего английским языком и обладающего чувством юмора. Сенкевич оказался идеальным кандидатом. Во время плавания Сенкевич вновь вел дневник.
25 мая 1969 года папирусная лодка «Ра» отправилась в плавание. Тур Хейердал хотел проверить, насколько далеко лодки из папируса могли плавать и смогут ли они пересечь океан.
Путь начинался в Сафу (Марокко) и заканчивался в Бриджтауне (Барбадос). Первое путешествие на «Ра» закончилось неудачно: лодка затонула, а экипаж был спасен американцами. 16 июля 1969 года путешественники переместились на яхту «Шенандоа». Так завершилось путешествие Сенкевича на Ра.
Второе путешествие на Ра
Утром 17 мая 1970 года состоялась вторая попытка. Лодка «Ра-2» вышла из марокканского города Сафи (Северная Африка) и направилась через Атлантический океан к берегам Южной Америки. Экипаж «Ра-2» состоял из восьми человек: Тура Хейердала (Норвегия), Нормана Бейкера (США), Карло Маури (Италия), Кея Охары (Япония), Юрия Сенкевича (СССР), Жоржа Сориала (Египет), Сантьяго Хеновеса (Мексика), Мадани Аит Уханни (Марокко). Хейердал специально подобрал экипаж, в котором было представлено большое разнообразие рас, национальностей, религий и политических мировоззрений, с тем чтобы продемонстрировать, что на маленьком плавучем островке люди могут эффективно сотрудничать между собой.
На этот раз мореплавателей ждал успех - спустя 57 дней они достигли берегов Барбадоса. Длина маршрута составила 5 700 км. Успех экспедиции на «Ра-2» подтвердил, что древние трансокеанские контакты были возможны, как и предполагал Хейердал. Экспедиция также собрала информацию о загрязнении океана и представила свой доклад в ООН.
Тигрис
Тур Хейердал изучал древнюю цивилизацию, существовавшую в Междуречье. По его мнению она оказывала значительное культурное влияние на другие народы. Чтобы подтвердить свою гипотезу о том, что цивилизация распространялась в основном морским путём, он задумал экспедицию на лодке «Тигрис».
«Тигрис» должен был совершить путешествие вдоль восточного побережья Африки к мысу Доброй Надежды. В 1977 году началась подготовка экспедиции. 23 ноября 1977 года «Тигрис» отправился от деревни Эль-Курна, где сливаются вместе Тигр и Евфрат. Через несколько часов плавания исследователям пришлось дать сигнал SOS. На помощь пришел советский теплоход «Славск», на котором они добрались до берегов Бахрейна.
Затем «Тигрис» продолжил путь. Через пять месяцев плавания в марте 1978 года корабль достиг берегов Джибути в Африке.
В результате главная задача экспедиции «Тигриса» была выполнена. Камышовая лодка проявила отличные мореходные качества. Это указывало на то, что древние жители Месопотамии, долины Инда, Египта могли с помощью аналогичных лодок контактировать между собой.
В начале 1980-х Сенкевич участвовал в подготовке первой советской экспедиции на Эверест. В состав экспедиции вошла киногруппа студии «Леннаучфильма».
В 1982 году восхождение началось из лагеря, расположенного на высоте 5 300 метров над уровнем моря. Исследователи были вынуждены преодолевать ледник Кхумбу длиной около восьмисот метров — это место самое опасное на Эвересте.
Последние 348 метров подъема, как всегда, оказались самыми трудными. Исследователям приходилось лезть по скалам, страхуя друг друга. После покорения вершины друзья снимали панорамы китайской и непальской сторон.
Таким образом, экспедиция закончилась небывалым успехом. Русские впервые побывали на Эвересте, проложив самый сложный маршрут, доказав высочайший уровень советского альпинизма.
Экспедиция “Тигрис”
Книга известного норвежского путешественника и ученого, борца за сохранение природы, смелого экспериментатора, автора нескольких книг о путешествиях на различные континенты земного шара рассказывает о широко известном путешествии интернационального экипажа на лодке "Тигрис".
Предназначена для массового читателя.
Тур Хейердал
Перевод с английского Л. Л. Жданова
М.: Физкультура и спорт, 1981
Сканирование, OCR, вычитка - Владислав Володин
К советскому читателю
Парни с севера и юга, востока и запада шли вместе со мной на борту камышовой ладьи «Тигрис». Кое- кто из них уже ходил со мной через океан на примитивных лодках-плотах и помог показать, что даже в стесненных и трудных условиях можно не только мирно сосуществовать, но и по-братски сотрудничать. К тому же участники плавания обзавелись новыми друзьями не только на суше, но и на море. Из моей книги вам будет понятно, почему мне хочется передать свои наилучшие личные пожелания и приветствия моим многочисленным советским читателям: я надеюсь, что среди них окажутся многие из тех, кто так или иначе оказывал нашей команде дружескую помощь во время строительства ладьи в Иране, при спуске на воду и когда мы встретились с первыми серьезнейшими трудностями в море. Всем им мы говорим искреннее «спасибо».
За здоровье всех нас на борту «Тигриса» отвечал представитель Советского Союза Юрий Александрович Сенкевич, который до того был экспедиционным врачом во время обоих плаваний «Ра» через Атлантику. Юрий согласится со мной, что важнее всех прекрасных лекарств, которые он на всякий случай захватил с собой, для нашего здоровья было то, что мы сами привезли из дома: отменная физическая форма. Самая лучшая профилактика от болезней - физические упражнения в виде напряженного физического труда, разумного спорта и гимнастики. От тела, в котором легкие и кровеносная система стимулируются активной работой мышц, и мозгу польза.
Если кто-то из членов экспедиции не выдержит физического или психического напряжения, это может обернуться плохо для всех остальных. Экспедиционный врач нужен на случай болезни или травм, но даже современная космическая медицина не преподаст нам лучшего урока, чем тот, который содержится в знаменитом древнем изречении: в здоровом теле - здоровый дух.
Тур Хейердал
Глава I. В поисках начал
Начало... Начало всех начал...
Это отсюда все пошло.
Здесь начиналась письменная история. Здесь родилась мифология. Здесь помещались истоки трех из числа самых могучих религий в истории человечества. Около двух миллиардов христиан, иудеев и мусульман во всех концах света узнают из своих священных книг, что именно это место выбрал их бог, чтобы даровать жизнь человечеству.
Две большие неторопливые реки сливаются здесь воедино, и место их встречи обозначено на всех картах мира. Однако на вид знаменитое слияние Тигра и Евфрата ничем не примечательно. Безмолвны, как сами реки, узкие шеренги финиковых пальм вдоль берегов. Солнце и луна хранят свои секреты, исправно навещая древний пустынный ландшафт и озаряя бликами дня и ночи тихие струи. Изредка проплывает лодка с людьми, забрасывающими рыболовные сети.
Здесь, полагает большинство человечества, находилась колыбель гомо сапиенс, находился утерянный рай.
Миновав последнюю зеленую полоску суши, разделяющую их, Тигр и Евфрат приветствуют друг друга плавными завихрениями и, соединясь, словно супруги, образуют великую реку Шатт-эль-Араб, которая тут же пропадает из виду за изгибом берега в пальмовой оторочке. На самом мысу между двумя потоками некогда была построена - а потом почти заброшена - маленькая гостиница. Три номера для постояльцев, широкий холл и еще более широкая терраса с видом на восход за рекой Тигр - вот и все здание. Но какое впечатляющее название начертано большими буквами над входом: ГОСТИНИЦА «САДЫ ЭДЕМА».
Впрочем, столь импозантное имя как будто оправданно, если принимать за истину то, что написано на висящей неподалеку доске. В нескольких десятках шагов от гостиницы, за лужайкой, достаточно широкой, чтобы на ней можно было строить небольшое судно, над рекой Тигр склонились два-три неказистых зеленых деревца. На земле между ними лежит толстая колода - остаток упавшего дерева неизвестной породы, однако удостоенный почестей в виде горящих свечей. Незатейливое святилище торжественно обнесено оградой. Иногда сюда приходят посидеть и предаться раздумьям старики из близлежащего городка Эль- Курны. Доска с текстом на английском языке, а также каменная плита с арабской вязью извещают редких прохожих, что здесь обитали Адам и Ева. И что будто бы сюда ходил молиться пророк Авраам. В самом деле, если верить Библии, то Авраам родился в Уре, а до Ура отсюда несколько часов езды.
Разумеется, на давно истлевших ветвях старого дерева не висели никакие яблоки. И вряд ли Авраам приходил поклониться сему отрадному уголку природы - ведь за последние тысячелетия уровень земли в здешних местах поднялся примерно на шесть метров, так что и течение рек изменилось. Тем не менее место встречи двух рек и весь этот край заслуживают почтительного раздумья. Здесь завязалось что-то важное для вас, для меня, для большинства людей земного шара.
Внеся свои вещи в гостиницу «Сады Эдема», я вышел на террасу посмотреть, как по воде расходятся бесшумные круги - следы охотящейся рыбы. В это время солнце за моей спиной, уйдя за горизонт, растянуло в небе красный занавес, и подкрашенное кровью зеркало реки Тигр отразило черные силуэты финиковых пальм на другом берегу. Сказочная атмосфера... А как же иначе! Ведь я прибыл на родину «Тысячи и одной ночи», «Волшебной лампы Аладдина», ковров-самолетов и Синдбада-Морехода. На этих берегах жили Али-Баба и сорок разбойников. Ниже по течению эти струи омывают остров Синдбад, названный в честь величайшего сочинителя морских небылиц, героя арабских сказок. А начинается Тигр на склонах подпирающих небо гор Араратских, к которым, по иудейским преданиям, пристал со своим ковчегом знаменитейший судостроитель всех времен Ной. Недалеко от берегов Тигра скромные дощечки и поныне указывают путь к освященным веками городам-призракам, вроде Вавилона и Ниневии, чьи библейские стены упорно тянутся к небесам, стряхивая с себя пыль и кирпичную крошку. Реактивные лайнеры скользят над вечным городом Багдадом, где современные краны и здания запрудили пространство среди минаретов и золотых куполов.
Люди разных племен и постройки разных эпох естественно сочетаются в арабской республике, расположенной между Западом и Востоком и знакомой нам под названием «Ирак». Месопотамия - Страна между реками - выразительно наименовали завоеватели-греки этот край, но еще до того он сменил много
Два года прошло с тех пор, как «Тигрис» — тростниковая лодка с интернациональным экипажем на борту, возглавляемым знаменитым путешественником и ученым Туром Хейердалом, - отправился в плавание из иранского порта Эль-Куриа. Ныне к печати готовится книга советского участника экспедиции Ю. А. Сенкевича «В океане «Тигрис». Мы печатаем отрывок из нее, повествующий о спуске лодки на воду. Полностью книга будет опубликована в журнале «Октябрь».
Срок настал
Утро, взошло солнце, ветер утих, лужи высохли, и в реке - огромным золотистым лебедем - наша лодка. Сплошная идиллия, даже «рай». И верно: судя по библии, рай был именно в этих местах.
В шесть утра мы уже у стапеля. Уточнили, кто чем занимается и за что отвечает, потом разошлись по местам. Нужно было срочно доделать все, без чего судно не могло быть спущено. Словом, предстояло бесконечное кропотливое связывание дерева с деревом, каната с канатом - нудный, трудоемкий и, честно сказать, осточертевший процесс.
Теперь, правда, со связыванием сочеталось и развязывание: пока Эйч-Пи, Карло, Асбьерн и я возились с палубными поперечинами, затягивали узлы, Норман и Детлеф (1 Эйч-Пи - так. по первым буквам имени в английской транскрипции, звали члена экипажа, норвежца Ганса Питера Бема. Итальянец Карло Маури - спутник Хейердала еще по экспедиции на «Ра», так же как и американец Норман Бейкер - штурман и радист. Датчанин Асбьери Дамхус (получивший кличку Аспирин) и Детлеф Зойтцек из ФРГ - молодые члены экипажа «Тигриса».) убирали веревки, скрепляющие судно с поддонной платформой, освобождали лодку от пут.
Работа, как всегда, шла медленно, а время летело гораздо быстрее, чем обычно, и Хейердал с тревогой поглядывал на часы.
К полудню стал собираться народ. Во дворе рестхауза - местной гостиницы, - тихонько переговариваясь, в вежливом ожидании сидело приезжее начальство в парадных бурнусах.
Торжественный пролог. Дочь бригадира арабов, помогавших нам, разрезала ленточку, сам же он обмакнул руку в кровь жертвенной овцы и шлепнул по борту ладонью. Прозвучало имя, давно нам известное, - до сих пор в обиходе мы его избегали, странным казалось обращаться с ним к неуклюжей громадине, - но, видно, и впрямь настал срок тростнику превратиться в корабль:
Нарекаю тебя «Тигрисом»!
Вдоль слипа по железным пенькам тянулась система тросов и блоков. Пошли в ход лебедки. Тросы напряглись. Лодка сдвинулась.
Платформа, на которой она строилась и с которой скоро должна была расстаться, на прощанье служила ей санями. Сани вели себя так, словно под их полозьями не рельсы, обильно смазанные солидолом, а скрипучий песок. Никакой инерции корабль не накапливал. Полз, пока тащили, и останавливался, едва переставали тащить.
Впрочем, идеального скольжения мы и не ждали, ведь груз колоссальный, а склон пологий. Каждый шаг давался немалым трудом: то и дело приходилось перенастраивать блоки и заносить вперед лебедки, однако вода приближалась. Двое из нас стояли на палубе с шестами в руках, готовые сразу же после спуска взять управление «Тигрисом» на себя.
У самой воды - там, где по нашей просьбе разобрали часть набережной, - рельсы пересекали участок свежеутрамбованной земли: гора завершалась как бы трамплином. Подходя к нему и будто почуяв финиш, судно разогналось, заскользило, выскочило на уступ, зависло, сунулось в реку - ура! - и тут же застыло как вкопанное.
Бросились сгоряча ему помогать, навалились, дернули раз-другой и убедились: застряли всерьез. Доставай катки и лопаты...
В чем же дело? Оказывается, вчера, разъединяя корпус и платформу, прозевали последний канат, и сани не отделились от днища. Ухнули в воду вместе с «Тигрисом»: с одного края держал канат, с другого - приблудные снопы тростника, совсем уже непонятно когда, кем и для чего привязанные.
Подошли с аквалангами Герман, Норрис (1 Имеются в виду Герман Карраско Франко, мексиканец, и Норрис Брок, кинооператор из США.) и Детлеф. Будут нырять...
Не спуск, а сброс
Свежий грунт, как его накануне ни уплотняли, ни ровняли бульдозером, не выдержал тяжести, подался, просел, рельсы выгнулись, и лодка увязла кормой. Полкорпуса уже плавало - кстати, лучше бы уж не плавало, потому что теперь против нас работал закон Архимеда: выталкивая из воды нос, глубже вдавливал корму.
Настелили на развороченную насыпь доски, на досках установили домкраты, принялись вывешивать и подкладывать, подкладывать и вывешивать, и финал немыслимо оттянулся.
Туча, пыльная буря, гроза, темнота... А мы копошились на опустевшем берегу, подступались к корме так и сяк, нитки сухой на нас не осталось, руки отваливались от усталости, и не получалось ничего, хоть тресни.
Не знаю, сколько бы мы еще мыкались у лодки... Ночь опускалась, Хейердал терял самообладание, но случилось так, что ехал мимо двадцатипятитонный КрАЗ со щебенкой, а в кабине его были советские шоферы: Владимир Носов из Иркутска и Владимир Митюк из Москвы.
Два Володи заметили, проезжая, нашу беду, притормозили, быстро разобрались в обстановке - и предложили пихнуть.
Предложение сперва повергло нас в замешательство, боялись за судно и за них самих, но выбирать не приходилось.
Сложили два бревна Т-образно, поперечное прижали к корме, продольное уткнули в бампер КрАЗа, - не сколачивали, не связывали, держали на весу, в опасной близости к радиатору, бревна срывались и падали, мотор выл, и дождь хлестал.
Чудо, что никто не попал под колесо, не схлопотал бревном по голове, что грузовик, маневрируя на скользком пятачке, не свалился в реку, - впрочем, во всем, что касалось грузовика, чудес не было, а было прямо-таки ювелирное искусство.
Рыча и взвывая, то надвигаясь грозной громадой, то пятясь, КрАЗ пихал лодку, пихал - и спихнул, с плеском, с брызгами, кажется, даже с куском берега.
Тем и завершился спуск - вернее, сброс.
«Тигрис» на воде, развернут, как полагается, и надежно пришвартован. Между ним и берегом поставлен понтон, сплетенный из того же тростника, - отличный понтон, прочный, изящный. Вот только мачту, к сожалению, заносить по нему на борт наверняка труднее, чем это было бы на берегу.
Спустив недооснащенное судно, мы многое себе осложнили, прибавилась масса лишних хлопот: следить за ветром, за причальными канатами, - а главное, включился счетчик живучести. Со вчерашнего вечера тростник расходует - и впустую - свой плавательный ресурс.
Зато корабль все же на плаву!
Слобода хейердаловка
Приятно мастерить понятные вещи. Тору-сан (1 Японец Тору Сузуки - член экипажа.) вместе с арабами сплел короба, с фургон размером, из бамбука и камыша. Это наши каюты. Стоят на берегу готовые, красивые, и Тору посматривает на них с удовольствием.
Эйч-Пи и Асбьерн отвечают за мачту. Спросите Нормана, чем он занят, он многозначительно ответит: «Парус».
А у нас с Карло Маури задача - поперечины. Лежат на спине «Тигриса» двенадцать шестиметровых шпал, на них громоздятся бруски и тыквы-калабаши, иные с отверстиями, иные с пазами. Что, для чего и зачем - трудно понять, по крайней мере, непосвященному.
Когда вырастет мостик, двуногая мачта встанет в гнезда, рулевые весла войдут в уключины - тогда, не раньше, обнаружится в наших конструкциях смысл. А пока мы и сами порой о нем забываем.
Видим перед собой куски дерева, которые нужно в бессчетных местах туго-натуго спеленать. Наматываем раз за разом по десятку метров каната, продергиваем через отверстия нескончаемую змею. И тянем - не руками, не плечами - самой становой жилой.
Несколько узлов завяжешь, распрямишься - день прошел.
Впечатление такое, что кто-то нам зловредно мешает. Не персонально нам с Карло, а всем. Первыми забили тревогу строители мачты. Она у нас, как на «Ра», в виде заглавной буквы А со многими перекладинами. Каждая перекладина, разумеется, должна быть прочно привязана. Эйч-Пи с Асбьерном возились-возились, вечером взглянули - деревяшки болтаются.
«Уметь надо!» - наставительно произнес Карло, приглашенный как специалист на консультацию. «Мышц не жалеть!» - подхватил я.
Вернулись, гордые, к своим безупречным поперечинам, а с ними та же картина. Ни одного тугого узла. Словно домовой развлекался, крался по пятам и разрушал нашу работу. Оказалось, виновата веревка. Куплена как манильская, но, видимо, и на соседней полке с ней не лежала. За ночь впитывает влагу, съеживается от росы, днем высыхает, растягивается, и узлы слабнут.
Молено, конечно, приспособиться и вязать вечерами, когда прогретая веревка наибольшей длины. Но тогда и к Новому году не справимся. Или утром крепить начерно, а вечером набело, распускать, перетягивать - тоже унылая перспектива.
А если вспомнить, как мы обходились на «Ра»? Там ведь было что-то подобное?
Точно. Клинья. Дедовский способ. Вбей в слабину клин и регулируй натяжение сколько угодно, пока веревка не перетрется, - она перетрется обязательно, но, хотим надеяться, плавание кончится раньше.
Связал и не рад. Плоховато, по-моему, вышло.
В сущности, получилось как заказано. Ко мне - исполнителю - претензий быть не может. Три бруса пакетом, средний - который покороче - зажат боковыми так, что на торце образовалась вилка. В ней должно вращаться рулевое весло, и все бы ладно, только уключина квадратная, а стержень весла круглый.
Нерационально. Неграмотно. Шумерские корабелы не одобрили бы.
С веслами нам не везет. При первом же взгляде на них форма показалась мне странной. Вернее, наоборот, слишком обыкновенной, характерной для гребных: тело постепенно утоньшается от рукоятки к лопасти. Но нашими - не грести, а рулить. Им нужна толстенная шеища, а не шейка!
Поделился соображениями с Хейердалом. Тур признался, что его тоже кое-что смущает: пожалуй, малы лопасти. Подождем, однако, что скажет Норман. Норман придет и решит.
Диагноз Нормана был суровым: «Напортачили на Гамбургской верфи!» Прогноз обнадеживающий: «Мигом исправим». Насупился, почертил на бумажке, и вот уже третью неделю немец-столяр Цилих, разысканный в окрестностях Эль-Курны, приводит рули в желаемый вид.
Ставит накладки, приспосабливает толщинки - ответственная операция, тем более в полевых условиях, без станков и лекал. А я всякий раз, как наблюдаю его священнодействия, думаю: вдруг мы поспешили? Весла клееные, упрочненные, делали их на Гамбургской верфи профессиональные мастера, - может, добавочная массивность, о которой мы печемся, им не на пользу?
Дух «Ра» витает... Столько в прошлых плаваниях намучились с веслами, что ни в коем случае не хотим повторений печального опыта, жаждем обезопаситься.
Или возьмем, к примеру, палубный обеденный стол. За ним должны усесться одиннадцать человек. Внутри необходим ящик. Столешница непременно откидная. Крепеж стандартный, типа «Тигрис»: сверли дырки, вырубай пазы, пропускай канаты. Но канат растягивается, доски шатаются, а стол тем не менее обязан выдержать качку!
Вдоль стола - от борта до борта - широкая скамья. Сиденье откидное, внутри ящик. У носовой хижины - скамейка-завалинка. У кормовой - еще две. Кухонные полки. Инструментальный сундук. Угольники, стойки, доски, рейки, бесконечные дырки, пазы, узлы... А не лучше ли переплыть океан верхом на бревне?
Что ж, по всей видимости, мы не отплывем никогда... Продолжаем понемногу приобретать различные полезные навыки. Овладеваем столярным, плотницким, шорным, малярным делом, далее кузнечным, швейным, гончарным...
Пойдут по белу свету легенды о странном племени знатоков ремесла, основавших в Нижнем Двуречье слободу Хейердаловку. Гиды станут объяснять экскурсантам: «Справа Тигр, слева Евфрат, посредине - ковчег, знаменитый тем, что строится чуть ли не с прошлого потопа и, вероятно, опоздает к следующему».
Да, кажется, корпус корабля собирается пускать корни в дно...
«Саутгемптон», мачта и прочее
Сегодня наконец-то повеяло ветром странствий.
Во-первых, мы получили от соответствующих инстанций разрешение выходить в эфир. Норман обрадовался, тут же развернул рацию, на пробу послал позывные - и почти сразу: «Юрий, твои!» Наши сигналы принял Валерий Агабеков, радиолюбитель из Ессентуков. Слышал он нас прекрасно, мы его - тоже, он произвел какие-то хитрые манипуляции, соединился с Москвой и... вызвал мой домашний телефон!
Во-вторых, спустили в реку надувную лодку. Надо было проверить и ее, и подвесной мотор. Ходили с Асбьерном по Тигру кругами, гоняли двигатель на разных оборотах и пришли к неутешительному выводу: новенькая наша лодка, такая легкая и симпатичная, для океана совершенно не годится.
Транцевой - кормовой - доски на ней не предусмотрено, мотор трепыхается на резиновых ушках. Дашь газ - идет более или менее нормально, сбросишь - корму моментально захлестывает. «Зодиак», с которым мы имели дело на «Ра», гораздо надежнее. Тур обещает, что в Бахрейн или Оман, на какую-то из будущих наших стоянок, его подвезут.
Оман, Бахрейн... Неужели мы все-таки стронемся с места?
Кстати, о парусе. До сих пор откладывал рассказ о нем, а почему, сейчас объясню.
Однажды, вскоре после приезда в Эль-Курну, придя зачем-то в рест-хауз, я увидел, что пол ресторанного зала сплошь застелен раскроенной парусиной. Затевалось крупное портняжничество. С какой целью? Что происходит, Норман?
Норман стоял насупленный, деловой, в настроении «опять-я-всех-спасаю». Из отрывочных реплик его следовало, что площадь нашего штатного грота скоро увеличится раза в полтора.
Вот это да! К чему такая громадина?!
Саутгемптон! - изрек Норман, подняв палец.
Хорошо, об эксперименте в английском городе Саутгемптоне я слышал - там исследовались гидродинамические свойства модели «Тигриса». Опыт вроде бы нужный, полезный, но для чего все-таки перешивать паруса?
Смотри. - Норман кивнул в сторону окна.
За широким стеклом плыла по Тигру местная лодка. Ее парус летел над водой как аэростат, а сама лодка в сравнении с ним казалась букашкой.
Вопросы есть?
Да, действительно... Если у маленькой лодки огромный парус, почему бы и нам не иметь соответствующий?
Минуло три недели. О парусе пока не вспоминали, знали только, что работа движется. Наконец определились ее плоды, и я могу поведать следующее.
Нет и не будет нового, составного, гигантского грота, с тросами, заделанными в кромку, с надлежаще рассчитанной формой «пуза» - шитье парусов требует немалого искусства, и даже очень храброму портняжке оно дается не вдруг.
Не будет и прежнего, штатного грота - он распорот, распотрошен, к жизни его не вернуть.
Лишились мы также половины запасной парусины, вместо нее бесполезные обрезки.
С чем же мы, выходит, остались?
С легким, однослойным, хлипким, взятым на всякий случай, для попутного ветерка, для спокойного моря. С ним - что нам остается? - и пойдем.
Пока поднимали мачту, представлялось, что закрепить ее - пустяки. Но за мачтой настала очередь вантин. Стали их натягивать, и уже чудилось, что, наоборот, пустяком был подъем мачты.
Внесли на борт хижины, и тут выяснилось: бамбуковые стойки слабы, не держат, нужен дополнительный наружный каркас.
Парадоксальное чувство: старт чем ближе, тем дальше.
Судовым работам, в основном такелажным и плотничьим, нет конца. Параллельно разбираем складские залежи, сортируем продовольствие, делим его - весьма условно и приблизительно - на суточные рационы. Параллельно запасаем питьевую воду, тысячу двести литров разливаем по канистрам, добавляем, чтоб не портилась, консервант. А лекарств докупить?! А фонари керосином заправить? А...
Но не такие уж мы задерганные И несчастные. Вот, например, Хейердал сообщил Герману, что надо обмазать битумом сорок провизионных коробок - для водонепроницаемости. Часа через два смотрю - сидит возле склада несчастный Герман! Вокруг уже двести, наверное, коробок, он мажет и мажет, а нужно всего сорок. «Герман, зачем ты? Ну, можно сделать с запасом - пятьдесят, шестьдесят... Но к чему так много?» - «Я только половину сделал, мне Аспирин велел четыреста». Аспирин велел! Согласитесь, что там, где одни разыгрывают, а другие не злятся на розыгрыш, морально-физическое состояние не так уж безнадежно.
Москва помогает
Среди советских специалистов, работающих в Ираке, популярность «Тигриса» неуклонно растет: почти не бывает дня, чтобы нас не навестили друзья.
Наведываются из городов Басры, Насирии, делают иногда четыреста-пятьсот верст по пустыне - лишь бы полюбопытствовать, подобрать у стапеля кусок тростника. И вот однажды явились с визитом земляки-моряки (их лесовоз в порту под разгрузкой): увидеть «Тигрис» для них событие! У нас же в тот день дело не ладилось, и мы попросили помощи.
Поработать? Да мы сейчас!..
За ужином Тур Хейердал сиял: «Нам бы и на завтра таких помощников!» - «И на послезавтра!» - подхватил Асоьерн. «На неделю!» - повысил ставку Детлеф. «На месяц!» - включился в игру Эйч-Пи.
Здесь же, участвуя в трапезе, сидел Виктор Николаевич Герасимов, начальник строительства по советско-иракскому контракту. «Виктор Николаевич, у нас идея: одолжите нам в помощь хотя бы двух человек?» - «А трех не хотите?» Посмеялись и забыли, но, прощаясь, Герасимов произнес загадочно: «Если не против профсоюз». А к вечеру следующего дня обнаружилось, что профсоюз не против и что в Эль-Курну прибыли присланные в наше распоряжение мастера Георгий Балаболик, Владимир Гаинцев и Дмитрий Кайгородов.
Встретили их с великой радостью, устроили с жильем, взяли на довольствие - и от наших плотничьих затруднений только пух полетел.
Разработана конструкция капитанского мостика. Стал зримой реальностью знаменитый, фундаментальный, лично Хейердалом спроектированный обеденный стол.
Слух о том, что «Тигрис» теперь сооружается методом народной стройки, широко распространился, и посетители-помощники хлынули. Кто здесь только не побывал! Шоферы - те, что при достопамятном спуске сталкивали лодку в реку: «Не надо ли, ребята, круглое покатать, плоское покидать?» Компания соотечественников, работающих близ старинного иракского города Ура: «У нас выходной, а у вас, говорят, воскресник?»
Тур делает вид, что ничего неожиданного не наблюдается. Экспедиция интернациональная: вполне естественно, что ей помогают...
Болотные лабиринты
Мы на время бросаем корабль и едем в гости к болотным арабам, от Эль-Курны это километров за пятьдесят.
До чего удивительно: экономить часы, трястись над минутами - и пожертвовать целым днем! Но, по словам Хейердала, «покинуть дом, не повидав, как живут хозяева, - значит себя обокрасть...».
Утром выехали, сперва сухопутьем. Дорога шла вдоль канала, берега фактически нет. Вспухшая, вровень с сушей, вода - и на ней лодки - порожние, груженые, одиночные, сцепленные по две, по три в караван. Когда позже представилась возможность залезть в такую лодку, я оскандалился. Она плоскодонная, узкая, сохранять равновесие трудно, а надо ведь и грести. Выдал пару-другую неуклюжих гребков - и неудачно. Местные же жители - мужчины, дети - правят стоя, привычно орудуя веслом или шестом.
Лодки - дощатые, смоленные битумом, с загнутыми кверху носом и кормой. Издали похожи на упавшие в воду листья ивы. Это была аравийская Венеция: покачивались у причалов лодки, и прыгали по ним, резвясь, ребятишки, только речь и одежда не итальянские и дома из камыша.
Но мы, в сущности, еще едва выбрались за городскую заставу, страна болотных арабов начиналась дальше. Мы пересели в мотобот.
Суденышко двигалось с натугой, иногда застревало на мели, врывалось в озерца свободной воды и снова пряталось в зарослях. Порой казалось, что плывем посуху, тростник раздвигался спереди и смыкался сзади, в нем что-то фыркало, вздыхало, с шумом передвигалось и, вероятно, следило за нами из гущи травяных джунглей.
Все, что мы вокруг видели, твердило в два противоречивых голоса о мощи и тщете усилий человеческих рук.
Когда-то, тысячи лет назад, в эпоху расцвета шумерской - или дошумерской? - цивилизации, здесь действовали гигантские ирригационные сооружения, на обширных пространствах орошенной плодородной земли росли пшеница и рис. Именно в те времена зародилась слава сказочного оазиса среди пустыни, райского Нижнего Двуречья.
Затем пришла катастрофа. Не сразу, не в ночь, не в год - возможно, чтобы ощутить ее приход, понадобилась смена нескольких поколений. Вспыхивали опустошительные войны. Люди бросали обжитые места. Берега каналов осыпались, поля превращались в болота. Там, где раньше зрели колосья, буйно разрастался дикарь-тростник.
И тут мне вспомнился наш среднерусский кипрей. Печальный цветок, сторож развалин и пожарищ, он тоже растет везде, откуда ушли люди. И еще вспомнилось из читанной когда-то «Туманности Андромеды»: космонавты летят над фантастической планетой, жители которой уничтожили друг друга в ядерных битвах, и видят, что всю ее поверхность заполонили маки, полчища черных маков, маков-мутантов, излучающих рентгены, маков, единственных и последних, кто остался на планете в живых.
В эпоху, когда возникали эти болота, человечество даже пороха еще не выдумало, не то что напалма и нейтронных бомб. Но и стрел с мечами оказалось достаточно, чтобы огромный край обезлюдел. Как, выходит, ужасающе легко и доступно гомо сапиенсу, если он не поумнеет, стереть себя с лица Земли и превратить ее в жуткую планету черных маков...
Через три часа мы достигли заводи, где торговцы скупают рыбу, привезенную из совсем уже глухих, глубинных районов болотной страны. Мотоботу дальше пути не было. Пересели в лодки.
И опять хлюпанье прогретой воды, поиски русла, протискивание сквозь заросли. Не то плавание, не то скольжение по илистому дну, по колеям, чуть более глубоким, чем нужно для колеса.
Без надежного проводника в эти дебри немыслимо соваться. Недаром сюда, в забытые богом края, издавна бежали всяческие изгои, рабы, бросившие хозяев, еретики, вошедшие в конфликт с обществом. Болотная страна становилась для них поистине обетованной, никто их здесь не отыскал бы, да и не пытался искать. Тот, кто попадал в эти места, обретал свободу от любых былых обязательств: его принимало нечто вроде нашей Донской вольницы или Запорожской сечи...
Год назад сюда приехал Тур Хейердал. Его волновала история Двуречья, и, конечно, в излюбленном, постоянном для Тура аспекте. Среди наскальных изображений он прежде всего искал рельефы, на которых начертаны корабли. В клинописных надписях на глиняных табличках его занимали строки о море.
Древние шумеры совершали дальние океанские плавания - Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк - отыскать прямые доказательства, и Тур не сомневался, что за ними дело не станет.
Однако на первых порах его постигло разочарование.
Тростник берди, из которого могли быть, по-видимому, сплетены древнешумерские суда, не уступал, правда, по своим плавучим качествам африканскому папирусу, не уступал, но и не превосходил его. В считанные дни, максимально в недели, он намокал, тяжелел, загнивал. Вязанки, сделанные из него, держались на плаву в среднем четырнадцать суток - и по реке-то не добраться до океана, хотя вполне достаточно для каботажных рейсов от деревни к деревне, по протокам, наподобие тех, что открывались нам уже пятый час.
Мы словно плутали по лабиринту без нити Ариадны, ведомые молчаливыми смуглыми Тезеями, и готовы были всерьез поверить в миф о Минотавре, когда шуршанье и треск в зарослях тростника, неумолчно сопровождавшие нас, внезапно усилились, стебли раздвинулись, и из них высунулась бычья голова.
Но это был не ужасный человеко-бык, а мирный домашний водяной буйвол. Он задумчиво пережевывал жвачку. Запахло дымком. Мы поняли, что где-то рядом деревня.
Августовский тростник
Несколько камышовых шалашей стояли на островке, по зыбкой, как бы торфяной, почве бродили куры, над спинами коровенок вились мириады мух.
Бедность - вот что сразу бросалось в глаза. Примитивность уклада, отсутствие утвари - на пол безоконной хижины брошена куча тростника, здесь же несколько мисок и ярко раскрашенная пустая консервная жестянка - случайный привет из двадцатого века, до которого - трудно поверить - полдня неспешного плавания.
Здесь непонятно какой век. Здесь не знают электричества и ходят на охоту с копьями.
Цивилизация - это отнюдь не электронные зажигалки и карманные транзисторы - расхожий тезис; мы вновь убедились в его справедливости. Люди, в гости к которым мы приехали, не могли похвастать ни образованностью, ни достатком, их жизненный кругозор вряд ли простирался за пределы затерянного в болотных джунглях островка, - но осанка их была независимой, взгляды - гордыми, манеры - полными достоинства и ненавязчивого радушия.
Они не дичились, не попрошайничали, а приняли нас без церемоний и по-дружески поделились всем, чем могли.
Показали свои дома, покатали на плоскодонках - тут-то я и «блеснул», снискав у хозяев веселые улыбки. Угостили лепешками, похожими на кавказский лаваш, - так же, как и лаваш, они пеклись, пришлепнутые к внутренним стенкам глиняной раскаленной печи. А у огня тем временем готовился знаменитый «мазгуф»; не на огне, а именно у огня: рыба кладется рядом с костром, сперва пламя поджаривает один ее бок, затем другой, сверху все обуглено, зато под корочкой - объеденье.
Почва островка, как я упоминал, была зыбкой, подавалась под ногой, пружинила. «Торф?» - спросил я. И услышал удивительный рассказ о том, как из тростника берди местные жители делают не только дома, но и «землю».
На болотах трудно найти клочок суши, пригодной для житья. Несколько семей вяжут тростник, мастерят из него плот, ставят шалаши, загоняют скот, сами грузятся - и пускаются в плавание без руля и без ветрил, куда понесет.
Постепенно плот намокает, притапливается, его толщину наращивают, укладывая свежие вязанки, благо тростника вокруг сколько угодно. Странствия плавучего острова завершаются тем, что он утыкается в берег или застревает на мели, и его население снова обретает оседлость. Из крошащихся, преющих стеблей, навоза, пыли, наносимой ветром, понемногу - это длительный процесс! - образуется субстанция, на которой даже может что-то произрастать. Деревня, где мы гостили, как раз и расположена на таком острове, давно уже ставшем на прикол.
В сравнении, скажем, с тростниковыми мечетями эти острова из соломы вовсе не являются чудом инженерно-строительной мысли. Но Хейердала - возвращаюсь к его прошлогоднему приезду сюда - заинтриговали именно они. Они были единственными плавающими сооружениями из берди, с которыми Тур здесь столкнулся - плетеных лодок в болотной стране не строили давным-давно, - и он не понимал: как так? Принято считать - и пробы подтверждают, - что тростник держится на плаву без просушки всего две недели, а эти самые плоты, прежде чем ощутимо намокнут, плавают месяцами. Что им помогает?
Август, - ответили болотные арабы, и объяснили, что для строительства плотов годится не всякий берди, а лишь тот, что срезан в августе. В этом месяце он, что ли, в самой поре: достиг спелости, но еще не начал стареть. И его плавучесть в это время изумительно высока.
Первое, о чем я подумал, услышав это, - вспоминал Тур, - было: не опоздал. Успел!
Он имел в виду близкое будущее страны болотных арабов. Наступают нефтяные вышки, ширится заготовка камыша и тростника в промышленных целях - скоро жизнь здешнего народа необратимо изменится. Вероятно, - хотим верить в это - она станет лучше. Но старинным секретам, и сейчас уже умирающим, места в ней не найдется.
Представьте себе! Судьба интереснейшей научной загадки зависела от того, помнят ли шумерские потомки, в каком месяце их пращуры принимались срезать тростник!
Едва было произнесено «августовский», как календарь экспедиции на «Тигрисе» получил начальную точку отсчета. Замыслов, предложений в достатке имелось и раньше, но только теперь проблема стала на практическую основу.
Тур - стратег. Устраивая для нас - вопреки срокам, настроениям, здравому, казалось бы, смыслу - эту экскурсию, он преследовал дальние цели.
Естественно, он хотел, чтобы мы отдохнули, переключились, разрядились, но стремился не только к этому.
Верный своему правилу приобщать экипаж к сверхзадаче, Тур мечтал на «Тигрисе», как и на «Ра», видеть в нас не просто исполнительных матросов, а своих единомышленников и сподвижников. Он ждал, что здесь, в краю тростника, мы хотя бы вскользь, намеком переживем тот эмоциональный взлет, который пережил он сам, когда понял, что его смутные планы могут стать реальностью. И его ожидания, на мой взгляд, оправдались.
Вряд ли ошибаюсь: мне кажется, что все мы, даже самые прагматичные из нас, после сегодняшней поездки глубже заинтересовались древними шумерами, их таинственной полустертой историей и полней ощутили, что нам предстоит что-то большее, чем экзотический рискованный аттракцион: не на мотоцикле по проволоке и не в бочонке по Ниагаре...
Еще одно немаловажное обстоятельство, без сомнения, учитывал Хейердал: вырвавшись за пределы строительной площадки и повседневных обязанностей, мы впервые осознали себя не бригадой судосборщиков, а экспедицией, и сегодня, пожалуй, узнали друг друга ближе, познакомились тесней, чем за предыдущие недели, отданные делу и только делу.
Печалит простуда Эйч-Пи. Он почувствовал недомогание еще утром, а погода выдалась прохладная. Отдали ему свои свитеры, и все равно его колотил озноб. На обратном пути лежал в носу катера, завернувшись в брезент, уверял, что ему становится лучше. Но я видел, что это не так...
Вновь мы у «Тигриса». Оказывается, в наше отсутствие заболели Норман и Детлеф. Диагноз знакомый - местная, кишечная форма гриппа. Кормлю лекарствами, массирую грудную клетку, использую все средства, вплоть до пахнущей керосином болтушки, присланной мне еще в Москве неким любителем врачевания. И с тревогой жду, чья очередь наступит завтра. Санитарное состояние бивака таково, что уберечься от инфекции нет никакой возможности. Рискуем, как было на «Ра», превратить судно при отплытии буквально в тростниковый госпиталь.
В хорошеньком положении я как судовой врач: глядеть, проводя предстартовый осмотр, сквозь пальцы или требовать отмены экспедиции?!
Пойду к Туру.
Ниже - конспект обмена мнениями, происшедшего между руководителем похода и мной.
1. Находимся в Эль-Курне почти месяц. По многим - пусть объективным - причинам спуск на воду не однажды откладывался, а теперь точно так же откладывается старт.
2. Недоделок масса: для того чтобы стартовать абсолютно готовыми, на вылизанном, с иголочки, корабле, потребуется еще неизвестно сколько времени - работам не видно конца.
3. Взглянем на ситуацию с другой стороны.
Квартируем в доме, никак не предназначенном для размещения стольких людей на такие сроки. Теснота, нет элементарных удобств. Умыться - и то порой проблема.
Неупорядоченно питаемся; непривычная пища плохо действует на наши желудки, приходится заранее расходовать экспедиционные запасы, которые не беспредельны.
Моральное состояние экипажа. Оно не на высоте. Люди выкладываются предельно и не видят результатов своего труда. Дневной график не выполняется, денежные фонды тают: смета, и без того вдвое завышенная, перекрыта вдвое, мы уже как бы снарядили четыре «Тигриса», а у нас и один как следует не снаряжен! Мешает отсутствие опытного завхоза, вредит незнание языка, дефицитные товары покупаем втридорога, а сколько куплено ненужного, лишнего, сколько денег выброшено на ветер!
Пример: двое из нас приходят в лавку за канатом. Лавочник заламывает цену несообразную и ждет, что, как здесь принято, начнем торговаться. Но мы без возражений лезем в кошелек, - а назавтра нам снова нужно в ту же лавку, опять за канатом, и теперь уже он стоит не впятеро, а вдесятеро дороже. Торговец учел конъюнктуру...
А корабль меж тем намокает, счетчик плавучести тикает, вторую неделю мы «плывем» в пресной грязноватой воде.
Вон сколько бед перечислено. В чем же выход?
Выход - стартовать как можно скорее. Пусть недостает комфорта на борту, - мачта есть, весла есть, парус хоть какой-то есть, крыша над головами имеется, остальное - по дороге.
Так мы с Туром беседовали, убеждали друг друга в том, в чем и без того были оба убеждены, и договорились: отплытие послезавтра, и никаких отсрочек-проволочек. Хватит рая, надоело в раю!
Юрий Сенкевич, кандидат медицинских наук, ведущий телевизионной программы «Клуб путешественников»
Ю. А. Сенкевич в составе интернациональных экипажей Тура Хейердала дважды пересек Атлантический океан на папирусных лодках «Ра-1» и «Ра-2». В 1977 году по образцу древнешумерских кораблей была построена лодка из рогоза, названная «Тигрисом». Началось новое плавание Тура Хейердала - по путям древних мореходов Востока.
«Тигрис» родился на реке Тигр и, спустившись к устью, вышел в Персидский залив. Впереди - Аравийское море, Индийский океан. На борту вновь интернациональный экипаж - одиннадцать человек из девяти стран...
Новогодний вечер
Стемнело. Мы начали готовить праздничный ужин. Посреди стола водрузили елку, хранимую еще с Эль-Курны.
Хейердал хотел стать на плавучий якорь, чтобы вообще никому не дежурить на мостике, но Карло Маури - был час его вахты - благородно воспротивился: вдруг шквал? А на столе уже мерцали свечи внутри пластиковых бутылочек, сверкали над головами киносветильники Норриса. Полюбовался я на эту красоту и понял, что без Карло праздник не праздник. Пошел и категорически объявил ему это.
«Тигрис»
Карло: «Дьявол с вами!» - покорился коллективу. Живо выбросили за борт маленький парашютик, и вот уже все за столом.
Утром 1 января - противная качка, резкая, частая, будто по булыжнику едем. Все трещит, болтается и ломается. Левая уключина, уже расколотая, треснула заново. Вколотили клин и зафиксировали весло накрепко, так же как и ранее - правое. Теперь у нашего «Тигриса» оба плеча «в гипсе».
В сущности очередной этап нашего эксперимента закончен. Мы прошли под парусом Персидский залив, благополучно миновали Ормузский пролив и доказали тем самым, что подобная мореходная задача была по силам и древним шумерам. Им было даже легче, чем нам: на их пути не возникали ни сухогрузы, ни танкеры. Если уж мы уцелели, то они могли пройти здесь и подавно.
Детлеф закончил штурманские расчеты. Если мы пойдем на Сейшелы, то при средней скорости два с половиной узла путь займет двадцать два дня, если на Мадагаскар - тридцать восемь дней и так далее. До Антарктиды можем добраться за восемьдесят - сто суток. Что нам стоит?! Правда, на землю мы ступим очень скоро. Не через тридцать восемь и не через двадцать два дня, а гораздо раньше. Уключины нуждаются в срочном ремонте. А потому идем к Маскату, в Оман.
У нас на «Тигрисе» есть изданная в Англии книжица об Омане: «Нация строит будущее». Буквально на каждой ее странице упоминается его величество султан
Кабус бен Сайд - полностью или сокращенно: Е. В. О чем бы ни шла речь: о школах, здравоохранении или полицейских силах - Е. В. тут как тут. Очевидно, прежде так же писали об отце султана.
Вышеупомянутое «будущее нации» Е. В. стремится приблизить интенсивной европеизацией султаната, распродажей национальных богатств, привлечением в страну иностранного капитала, львиная доля которого оседает в сокровищницах дворцовой элиты и Е. В. персонально.
На рассвете, вскоре после того как Норрис сменил меня на дежурстве, раздались громкие вопли и рев мощного мотора. Оказывается, нас атаковал катер береговой охраны султаната. Пулемет на нем был расчехлен.
Долго и подробно объясняем, что мы мирные путники, никого не трогаем. На катере настороженно внимали. Потом удалились, на прощание довольно злобно стукнув нас кормой.
Пустяковое происшествие, но впечатление не слишком приятное.
Еще вчера мы радировали в Бахрейн, чтобы там попросили для нас у оманских властей разрешение на заход в Маскат. Сегодня с утра Норман продиктовал в микрофон список экипажа с анкетными данными, причем от меня потребовались более подробные сведения. Бахрейн заверил, что вопрос решится, но не сразу.
На горизонте тем временем показались острова Сувади. Норман вновь говорил с Бахрейном, и нас известили, что к островам подойти можем, но на берег высаживаться - ни в коем случае. Хейердал тоже подошел крации и подробно объяснил причины нашего визита в Маскат. О мелочах вроде уключины и неисправных рулей не упоминалось. Посещение Омана запланировано с самого начала. Цель - знакомство с памятниками древней арабской культуры.
Вплоть до последних лет сведения о древнем Омане в мировой науке были отрывочны.
Среди достославных деяний султана Кабуса числится соизволение вести на территории Омана археологические раскопки. Работы едва начались, но сразу принесли кое-что интересное.
Они подтверждают: в древности, в 3-м тысячелетии до нашей эры и чуть позже, Оман входил в регион Макан, объединявший Аравийский полуостров и долину Инда. Расположенный на ключевых позициях африкано-азиатских связей, Оман торговал с шумерами и их индийскими партнерами, посредничал, перевозил и поставлял лес, медь, диорит.
Легендарные медные рудники Макана - о них масса упоминаний в шумерских документах - были, почти наверняка, в Омане.
Мог ли Хейердал, готовя экспедицию, забыть про Оман? С самого начала он лелеял желание заглянуть в султанат. Но...
Авария на Шатт-эль-Арабе, лишняя неделя на Бахрейне, возня с веслами и парусом, а дни бегут, а корпус «Тигриса» намокает, и нужен, наконец, автономный длительный переход... Тур замолчал об Омане. Собрался пройти мимо, пожертвовать частью ради целого. Так бы, видимо, и случилось, если бы не отказали рули.
К закату оказались на траверзе Маската, миновали город и вошли в порт Матрах, то есть действовали по принципу «а Васька слушает, да ест». Мол, не сомневаемся, что впустите: не сегодня, так завтра.
Весь следующий день мы прождали разрешения на визит. Бумагу должен подписать собственноручно султан, а Е. В. не до нас. Наконец вечером пришла долгожданная весть: повелением Е. В. нам разрешено пришвартоваться у пирса, а также сходить на сушу.
Явился все тот же катер, взял нас на буксир и потащил к пирсу. Долго не мог выбрать, где причалить, а когда решился, то на радостях так разогнался, что мы со всего маху ткнулись в бетон боком и кормой. Поперечина мачты заскрежетала и сместилась вправо. Тур негодовал, полиция улыбалась...
Когда мы ужинали, нам сообщили, что я, по-видимому, первый коммунист, который сошел на берег Омана не в кандалах. «И все еще живой», - добавил я.
Тур заботится, чтобы и об этой стране мы потом судили не понаслышке, - и вот экипаж откладывает топоры, стамески и кувалды и превращается в экскурсантов, и не просто экскурсантов - в исследователей...
Сделаем отступление и отправимся мысленно назад, в минувший ноябрь, в Эль-Курну, в суматошные предстартовые дни. Тогда вокруг нас толклось множество корреспондентов. И вот один из них, репортер журнала «Квик», необычайно рослый, рыжий, с усами столь длинными, что их видно даже со спины, сообщил Туру нечто, от чего тот едва не подпрыгнул. По сведениям, полученным сотрудниками багдадского музея истории, при раскопках на территории султаната Оман якобы только что обнаружена ступенчатая башня пирамидальной формы.
Какой формы? Зиккурат?!
Обратимся к Большой советской энциклопедии: «Зиккурат (аккадское) - культовое сооружение в древнем Двуречье, представляющее собой сырцовую башню из поставленных друг на друга параллелепипедов или усеченных пирамид (от трех до семи), не имевших интерьера (исключение - верхний объем, в котором находилось святилище). Террасы 3., окрашенные в разные цвета (главным образом черный, красный, белый), соединялись лестницами, или пандусами, стены членились прямоугольными нишами. Рядом с 3. обычно находился храм. 3. сохранились в Ираке (в древних городах Борсиппе, Вавилоне, Дур-Шаррукине, все 1-е тысячелетие до н. э.) и Иране (в городище Еога-Зембиле, 2-е тысячелетие до н. э.)».
Как видно из приведенных строк, зиккураты по планете, как черепки, не валяются. А теперь выходило, что к списку знаменитых зиккуратов должен был прибавиться оманский, сенсационный уже по той причине, что его нашли там, где ничего подобного не подозревалось. Вот они, черты общности легендарных цивилизаций!
Экипаж поднят на заре. Командир сухо объявил: назавтра стартуем и потому надлежит закончить дела с веслами, погрузить воду и провиант. Этим заниматься Юрию, Гансу Питеру, Асбьерну, Детлефу, а Герману - снимать на улицах Матраха жанровые сцены. Остальные отбывают в выездную киноэкспедицию. Сели в автобус и умчались. А мы, оставшиеся, засучили рукава.
В 19.00 пробил наш «комендантский час». Между тем путешественники не возвращались. Мы стали беспокоиться: хоть с провожатыми, а не наткнулись ли на султанский патруль? Не хватало нам в Омане осложнений!
«Туристы» (от слова «Тур») приехали час спустя, пропыленные и голодные, во главе с командиром, помолодевшим за день лет на десять. Нижеследующее - по их рассказам....До недавнего времени ни на какие памятники старины в Омане внимания не обращали... Разве что средневековая крепость в Матрахе была реставрирована. В последние годы начались археологические изыскания. Раскопками на севере Омана руководит итальянец Паоло Коста. Хейердал с ним повстречался и стал зондировать почву:
Чем же вы сейчас заняты, дорогой Паоло?
Исследуем древнюю ирригационную систему, связывавшую некогда побережье и медные рудники.
Те самые, известные по шумерским летописям?
Да, вполне возможно, что это знаменитая «медная гора» и есть.
А не обнаружено ли там в окрестностях каких-либо сооружений из камня?
Да торчит вроде башня, ступенчатая. А что?.. Поехали на плато - плоскую, как стол, равнину с развалинами храмов и странными стрельчатыми воротами - ни домов, ни стен, лишь ворота посреди чистого поля.
Здесь когда-то высилась гора, видная далеко с моря. По ней сверяли курс капитаны спешащих в Оман тростниковых судов. Суда спешили за медью. Гора-маяк целиком состояла из медной руды.
Рудокопы врубались в гору. Прорывали в ней норы-туннели. Дырявили, обрушивали, вгрызались - и за много веков сровняли гору с землей. Полностью переплавили в слитки. Но входы в туннели почему-то не тронули. И стоят они как монументы в честь былого месторождения, как памятники циклопическому труду.
Не менее циклопично то, что под ними, в недрах, под пластами грунта. Речь идет о «фаллахе» - главном источнике ирригации и водоснабжения в Омане. На горном склоне роются шахты. Верхняя - до гидрослоя. Шахты соединяются внизу галереями. Получается подземный канал, по которому самотеком струится вода. И так до деревень, до полей, иногда на многие километры. Даже в самое жаркое время года уровень воды в системе «фаллах» меняется мало.
Постройка и эксплуатация «фаллаха» требует величайшего искусства. Жители Омана владеют этим искусством издавна. Возраст многих каналов и галерей - две, две с половиной тысячи лет, встречаются еще более древние. Их и наметил к изучению Паоло Коста. У него четкие задачи и планы. Водопровод прежде всего. Что ему до примелькавшейся, полуразрушенной башни, заурядной, по плечи засыпанной песком?
Верно говорил академик Павлов: «Нет в голове идей - не увидишь фактов». Будь эти руины найдены в Ираке, их сочли бы зиккуратом, в Египте - пирамидой. А здесь башня. Башня, и все. Сколько людей равнодушно прошли мимо нее, по крайней мере за последние годы.
Груда глыб, сложенных уступами, ориентированная по сторонам света, около шести метров высотой над поверхностью, а сколько уходит в глубину, никто не мерил. Ни цветности, ни масштабности - скучный холм с нечеткими от выветривания контурами.
Решено отложить старт на день: с 11 января перенести на 12-е. Ведь «холм» этот все же зиккурат! Тот самый, о котором ходили слухи, и этим слухам мало кто верил, и мы сами уже не надеялись на удачу, но наше открытие подтвердилось, и в копилку достоверных фактов о шумерских связях добавился еще один. Снова Хейердал оказался прав.
Тур счастлив. Распрямился, ходит гоголем. Куда девались озабоченность и брюзгливость? До чего он везучий все же! На Маканском руднике, возле арок, наклонился и - и подобрал крошечный слиток меди. Кусков шлака было полно, а вот чтобы медь!.. Слиток гуляет из рук в руки, им завистливо любуются, удивляются: «Как заметил?» - «Заметил, потому что смотрел!..»
Да, смотреть и видеть далеко не одно и то же.
Мы должны стартовать не позже восьми, пока безветрие, - объяснил он. - Потому что дневной ветер постарается прижать «Тигрис» к берегу и помешает нам отойти.
Отходить решили на веслах: силы имеются, сноровка есть - покажем провожающим класс!
Дружно, в восемь пар рук, наваливаемся. Гребем стоя, как гондольеры. Весла тяжелые, лодка тоже, но движемся. Проползаем мимо кораблей, они гудят, сигналят, на палубах солнечные искорки от направленных на нас объективов - редкое доставлено Матраху зрелище.
Проходит тридцать минут. Гребем. Пот застилает глаза, руки деревенеют - гребем. Поворот, другой, вон уже выход из гавани, справа - гористая гряда, слева - мол: бетонные болванки выстроились на манер противотанковых ежей. Тур кричит: «Ну, еще немного!» Наваливаемся. Вторим Норману хором: «Готов - пошел! Готов- пошел!»
Буксир оттащил нас метров на двести, а там пошли самостоятельно. Ветер был южный, слабый, ему помогало течение - берега медленно удалялись.
Начало... Начало всех начал...
Это отсюда все пошло.
Здесь начиналась письменная история. Здесь родилась мифология. Здесь помещались истоки трех из числа самых могучих религий в истории человечества. Около двух миллиардов христиан, иудеев и мусульман во всех концах света узнают из своих священных книг, что именно это место выбрал их бог, чтобы даровать жизнь человечеству.
Две большие неторопливые реки сливаются здесь воедино, и место их встречи обозначено на всех картах мира. Однако на вид знаменитое слияние Тигра и Евфрата ничем не примечательно. Безмолвны, как сами реки, узкие шеренги финиковых пальм вдоль берегов. Солнце и луна хранят свои секреты, исправно навещая древний пустынный ландшафт и озаряя бликами дня и ночи тихие струи. Изредка проплывает лодка с людьми, забрасывающими рыболовные сети.
Здесь, полагает большинство человечества, находилась колыбель гомо сапиенс, находился утерянный рай.
Миновав последнюю зеленую полоску суши, разделяющую их, Тигр и Евфрат приветствуют друг друга плавными завихрениями и, соединясь, словно супруги, образуют великую реку Шатт-эль-Араб, которая тут же пропадает из виду за изгибом берега в пальмовой оторочке. На самом мысу между двумя потоками некогда была построена — а потом почти заброшена — маленькая гостиница. Три номера для постояльцев, широкий холл и еще более широкая терраса с видом на восход за рекой Тигр — вот и все здание. Но какое впечатляющее название начертано большими буквами над входом: ГОСТИНИЦА «САДЫ ЭДЕМА».
Впрочем, столь импозантное имя как будто оправданно, если принимать за истину то, что написано на висящей неподалеку доске. В нескольких десятках шагов от гостиницы, за лужайкой, достаточно широкой, чтобы на ней можно было строить небольшое судно, над рекой Тигр склонились два-три неказистых зеленых деревца. На земле между ними лежит толстая колода — остаток упавшего дерева неизвестной породы, однако удостоенный почестей в виде горящих свечей. Незатейливое святилище торжественно обнесено оградой. Иногда сюда приходят посидеть и предаться раздумьям старики из близлежащего городка Эль-Курны. Доска с текстом на английском языке, а также каменная плита с арабской вязью извещают редких прохожих, что здесь обитали Адам и Ева. И что будто бы сюда ходил молиться пророк Авраам. В самом деле, если верить Библии, то Авраам родился в Уре, а до Ура отсюда несколько часов езды.
Разумеется, на давно истлевших ветвях старого дерева не висели никакие яблоки. И вряд ли Авраам приходил поклониться сему отрадному уголку природы — ведь за последние тысячелетия уровень земли в здешних местах поднялся примерно на шесть метров, так что и течение рек изменилось. Тем не менее место встречи двух рек и весь этот край заслуживают почтительного раздумья. Здесь завязалось что-то важное для вас, для меня, для большинства людей земного шара.
Внеся свои вещи в гостиницу «Сады Эдема», я вышел на террасу посмотреть, как по воде расходятся бесшумные круги — следы охотящейся рыбы. В это время солнце за моей спиной, уйдя за горизонт, растянуло в небе красный занавес, и подкрашенное кровью зеркало реки Тигр отразило черные силуэты финиковых пальм на другом берегу. Сказочная атмосфера... А как же иначе! Ведь я прибыл на родину «Тысячи и одной ночи», «Волшебной лампы Аладдина», ковров-самолетов и Синдбада-Морехода. На этих берегах жили Али-Баба и сорок разбойников. Ниже по течению эти струи омывают остров Синдбад, названный в честь величайшего сочинителя морских небылиц, героя арабских сказок. А начинается Тигр на склонах подпирающих небо гор Араратских, к которым, по иудейским преданиям, пристал со своим ковчегом знаменитейший судостроитель всех времен Ной. Недалеко от берегов Тигра скромные дощечки и поныне указывают путь к освященным веками городам-призракам, вроде Вавилона и Ниневии, чьи библейские стены упорно тянутся к небесам, стряхивая с себя пыль и кирпичную крошку. Реактивные лайнеры скользят над вечным городом Багдадом , где современные краны и здания запрудили пространство среди минаретов и золотых куполов.
Люди разных племен и постройки разных эпох естественно сочетаются в арабской республике, расположенной между Западом и Востоком и знакомой нам под названием «Ирак». Месопотамия — Страна между реками — выразительно наименовали завоеватели-греки этот край, но еще до того он сменил много имен, которые древний мир произносил с трепетом, благоговением и восхищением. Наиболее известные среди них — Шумер, затем Вавилония и Ассирия. Со времен пророка Мухаммеда здесь пролегают восточные рубежи арабского мира.
Где некогда зеленели тучные пастбища и орошаемые нивы, через бесплодную пустыню протянулись нефтепроводы с горючим, позволяющим исполнить любые желания не хуже лампы Аладдина. Над оскудевшей землей символами чередующихся цивилизаций возвышаются храмовые пирамиды, минареты и нефтяные вышки. Неподалеку от старого русла Евфрата, южнее Багдада, на полпути от столицы до Садов Эдема, дорога минует огромную бесформенную груду битого кирпича. Установленный на этой груде указатель вызывает в памяти классическую легенду о первой попытке человека строить выше, чем ему предначертано. Указатель гласит: ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ.
Дорога устремляется дальше в сторону полуденного солнца. Через безбрежную, бесплодную равнину с такими колоритными арабскими городишками, что кажется: вон там Синдбад сидит на приступке, а вон там среди люда на рыночной площади толкается Али-Баба, вы из былых владений могущественной Вавилонии попадаете в приморье, откуда все пошло, попадаете в Южный Ирак, известный в древности под именем Шумера.
Ровная, голая пустыня доходит до самого залива. Лишь в зоне паводка, где сливаются неторопливо два потока, простерлись обширные зеленые болота, кишащие птицей и рыбой. Здесь, посреди зарослей камыша и тростника, с незапамятных времен сохранилась совершенно уникальная община. Наверно, в жилах болотных жителей больше шумерской крови, чем у любого другого арабского племени. И кажется, что реки, берущие начало в Араратских горах, пройдя долгий путь через опаленные солнцем пределы бывшей Месопотамии, изливают через край свою радость от встречи с непокоренными временем болотными арабами. Словно изо всех потомков Ноя только эти люди были наделены даром вечной жизни, меж тем как одно за другим рушились кругом сменяющие друг друга могущественные государства.
Пустыня, осаждающая со всех сторон весеннюю зелень болот, поглотила древний народ шумеров. Мерцающие волны сухого песка захлестнули воздвигнутые в честь забытых ныне богов огромные храмовые пирамиды, погребли заброшенные города, правители которых обратились в прах. Некогда благодатная земля ныне стала миром безмолвия, безжизненным, как Северный полюс на холсте в картинной галерее. От края до края тянутся, будто заснеженные трещины во льдах, выемки оросительных систем и судоходных каналов. И ни капли воды в них, ни одного зеленого побега.
Перед вами кладбище целой цивилизации, древнейшего предка нашей собственной культуры. Если вам дороги наши истоки, вы не пройдете безучастно мимо того, что открыли под здешними песками детективы от археологии. Ибо в этом сокровенном мире смерти и праха слово человеческое продолжает призрачную жизнь, готовое вновь заговорить, как только его исторгнут из объятий песков. Среди раскопанных дворцов и жилищ ученые обнаружили подлинные библиотеки — десятки тысяч глиняных плиток с выдавленными на них знаками древнейшей известной нам письменности. Первоначальное шумерское письмо было идеографическим, но идеограммы вскоре уступили место более простым для начертания клиновидным знакам.
В гробницах и храмах археологи находили также изумительнейшие изделия из золота и серебра, выполненные с таким вкусом и свидетельствующие о таком высоком уровне цивилизации, что в наши дни есть простодушные люди, допускающие, что исчезнувшие творцы этих предметов были пришельцами из космоса. Научные отчеты археологов крайне редко доходят до широких читательских кругов, зато двери издательств и телевидения были широко открыты для тех, кто шел туда со своими сочинениями о гостях из космоса, которые будто бы строили пирамиды и насаждали цивилизацию среди варварских аборигенов нашей планеты. Фантастические истории такого рода распространяются по всем странам с молниеносной скоростью, и это в наш век, когда земляне уже высаживались на Луне. Эти истории призваны утолить растущую жажду современного человека познать неизвестное: кто мы, от кого происходим, с чего все началось? Ученые бессильны противостоять глобальной лавине инопланетных решений этих общечеловеческих вопросов. Их серьезные и убедительные научные возражения не доходят до ушей широкой публики. Оттого и продолжают свое шествие развлекательные гипотезы о космических кораблях.
Что могли бы поведать нам первые шумеры, сумей мы воскресить их из мертвых? Ведь это они, если верить сочинителям, встречали цивилизованных пришельцев, а то и сами произошли от инопланетян.
Да только нет необходимости воскрешать шумеров, чтобы выслушать их свидетельские показания. Они не были лишены дара речи. До нас дошли их письменные свидетельства. Глиняные плитки запечатлели рассказ о том, откуда и как они явились. Корабли были, но не космические, а морские. Они пришли в залив под парусами, и древнейшие произведения шумерского искусства показывают нам, как выглядели суда, доставившие этих людей к берегам страны в междуречье, где они основали цивилизацию, влияние которой в последующие тысячелетия так или иначе сказалось во всех уголках нашей планеты.
Правда, письменные показания шумеров как будто заменяют одну загадку другой. Что это за страна Дильмун на востоке, откуда прибыли, по их словам, шумерские мореплаватели?
В поисках недостающего фрагмента огромной головоломки я вновь и вновь приезжал в Ирак, чтобы воочию ознакомиться с подлинными древними свидетельствами и почерпнуть практической мудрости у нынешних обитателей болотного края. Суть головоломки заключается в том, что начало истории неизвестно. На нынешнем уровне наших знаний все начинается с того, что откуда-то приплыли мореходы, представители развитой цивилизации. Но какое же это начало! Это продолжение — продолжение чего-то теряющегося во мгле. Может быть, начало все еще таится под слоем песка, как таилась шумерская цивилизация, которая оставалась неведомой для науки, пока ее не открыли в прошлом веке при раскопках в Южном Ираке? Или оно было погребено вулканическим извержением, как это случилось с великой средиземноморской цивилизацией на острове Санторин, о которой ничего не подозревали, пока не наткнулись на нее под пятнадцатиметровым пластом пепла? А может быть, ее поглотили покрывающие две трети нашей беспокойной планеты воды океана, как говорится в столь живучей легенде об Атлантиде?
Если верить шумерам (а кому, как не им, знать об этом?), их купцы-мореплаватели не раз возвращались в Дильмун. Выходит, в то время их родина не была погребена под вулканическим пеплом и не ушла под воду. И находилась она в пределах досягаемости для шумерских судов, выходивших из шумерских портов. Один из недостающих фрагментов великой головоломки как раз в том и заключается, что никто не знает, как далеко могли ходить шумерские суда. Их мореходные качества были забыты, как были забыты сами древние судостроители и мореплаватели, и на поверхности моря не осталось никаких следов. Тот, кто занимается практическим исследованием древнейших судов, идет по непроторенным путям. Непроторенные пути приводили меня на уединенные острова Полинезии, к озерам в Андах и Центральной Африке, к берегам и рекам разных континентов. Наконец они привели меня на территорию бывшего Шумера, где в наши дни обитают болотные арабы. Здесь начались мои поиски истоков человеческой истории до известной нам точки отсчета. И здесь же началось путешествие, которое увело меня и моих товарищей далеко от дней и маршрутов действительных космонавтов. Мы возвратились в те давние дни и ночи, когда наша планета была неизмеримо больше. Когда она была так велика, что за горизонтом в любой стороне таились неизвестные, неожиданные, непривычные миры. Миры с немыслимыми растениями и животными. Люди, постройки, обычаи настолько отличные от всего известного, будто они возникли и развились на другой планете, под другим солнцем. В прошлом такие миры существовали бок о бок, разделенные барьерами глухих дебрей, но связанные вольными просторами морей. Морские пути между ними были освоены до того, как будущие шумеры поселились в Шумере. Глиняные плитки повествуют о ходивших в заморские страны царях и купцах, перечисляют длинный ряд товаров, которые ввозились или вывозились в иноземные порты. Сохранились рассказы о кораблекрушениях и других бедствиях на море. Ведь опасности — неизбежный спутник морских предприятий, пусть даже в строительство судна вложен опыт целого народа и команда знает свое дело. Читаешь плитки, и драма оживает...
— Все наверх!
Сколько раз тревожные, отчаянные возгласы тонули в рокоте прибоя или в реве яростного океана, вознамерившегося поглотить крохотное суденышко, борющееся с внезапным штормом...
— Все наверх!
Я проснулся и понял, что призыв обращен ко мне. Ко мне и к моим товарищам, которые спали рядом со мной в тесной бамбуковой рубке. Грохот наполнял ночную тьму. Вот она, явь. Меня подбрасывало так сильно, что во сне мне чудилось, будто я еду в машине с квадратными колесами. На самом деле я судорожно цеплялся за бамбуковую стойку, прижимаясь к необычному ложу, и лицо мое орошали струйки воды.
Аварийное положение! Надо выходить.
— Выходи! — крикнул я, отбрасывая пятками спальный мешок. Кто-то с фонариком в руках уже карабкался по моим ногам к узкому выходу.
Одеваться некогда. Обвязался страховочным концом — и пошел. Сейчас каждый человек нужен. Это не дурной сон, а суровая явь. Среди ночи нас неожиданно настиг шторм. Ветер и качка не давали выпрямиться в рост. Дождь и соленые брызги хлестали кожу. Мы передвигались вслепую от штага к штагу, цеплялись за бамбуковую стенку, нащупывая фонариками парус и снасти, на которые легла непосильная нагрузка.
— Всем привязаться! — скомандовал я.
Буйная волна подбросила наше суденышко, и оно подпрыгнуло, будто антилопа. Стихии разбушевались. Жутко было слушать, как ревут волны и жалобно скрипит дерево. Ветер свистел в снастях и в щелях бамбуковой рубки. Керосиновые фонари потухли, и лишь один болтался на кончике мачты обезумевшим светлячком, бессильный хоть сколько-нибудь осветить палубу.
— Пусть Норман зарифит парус!
Это Юрий, держа рулевое весло, кричит взобравшемуся на рубку Карло. Команды, вопросы, сердитые возгласы на многих языках пропадали в гуле и рокоте, не доходя до ушей того, кому предназначались. Вот откуда-то донесся тревожный голос нашего штурмана Нормана. Впрочем, мы все и без слов понимали, что снасти под угрозой.
Мачта — вот наша ахиллесова пята. Парус, хоть бы и лопнул, можно починить. А двуногая мачта опирается на деревянные колодки, которые закреплены найтовами за камышовые связки. Стоит порваться веревкам или камышу, и все наши снасти вместе с парусом и мачтой унесет ветром.
Мы дружно повисли на вантах и штагах, чтобы прижать оба шпора к колодкам и спустить обезумевший грот. Внезапно над головой у нас словно прозвучал выстрел, затем жуткий треск. Судно накренилось, наклонились снасти, за которые мы держались, и я поспешил включить свой фонарик, пытаясь рассмотреть, что произошло там наверху.
Толстая стеньга разлетелась в щепки. Основной обломок болтался перед гротом, грозя распороть остроконечным изломом парус, который бился и метался на ветру, будто воздушный змей, заставляя судно все сильнее крениться на правый борт. Стремительная волна поймала угол паруса и отказывалась его выпустить. Все свободные члены команды объединили свои усилия, чтобы вырвать парусину из хватки океана. Мы приготовились к самому худшему. Обычное судно в таком положении должно было либо вот-вот опрокинуться, либо дать течь.
Но наше судно не было обычным в глазах современного мореплавателя. На таких судах некогда ходили древние шумеры. Нынешние ученые пришли к выводу, что эта конструкция годилась только для рек.
Пользуясь тем, что океан не отпускает наш грот, волна за волной с ревом обрушивались на неуправляемую ладью. Да, тут всякое может произойти, но в любом случае мы получим ответ на один из вопросов, во имя которых затеян эксперимент: каковы мореходные качества такого судна доевропейского типа? Мы для того и вышли в море, чтобы учиться, на собственной шкуре познать, какие лишения, радости и практические проблемы подстерегали шумеров. Вспомнился сухой и теплый клочок суши среди прочно вросших в землю финиковых пальм в Садах Эдема. Стал бы я выходить в плавание, если бы знал наперед, что нас ожидает? Думаю, да, стал бы. Думаю, все мы отдавали себе отчет в том, что, выходя в море на совершенно незнакомом судне, чьи качества неизвестны, надо быть готовыми к трудностям, и к лишениям.
В третий раз вышел я в океан на камышовом судне, но впервые плавание было задумано не как пассивный дрейф по воле стихий. На этот раз мы не могли рассчитывать на то, что некий морской конвейер автоматически доставит нас к месту назначения. Тем не менее опыт плаваний на папирусной ладье египетского типа был для нас большим подспорьем. Судя по всему, древнейшие конструкции шумеров и египтян восходили к общим образцам. Недаром ученые заметили, что старейшая идеограмма для понятия «корабль» в Шумере совпадает со знаком египетских иероглифов, обозначающим понятие «морской» . Она изображает серповидное камышовое судно с поперечными найтовами, причем камыш топорщится пучками на носу и на корме. Может быть, первые писцы в обеих странах восприняли элементы некогда общей письменности? Или — еще проще — оба народа унаследовали один тип судна?
Художники эпохи фараонов изобразили папирусные ладьи Древнего Египта настолько подробно, что я смог полностью воспроизвести всю конструкцию, включая такелаж и рулевое устройство, когда строил «Ра I» и «Ра II» для испытания в открытом океане. На месопотамских изображениях таких деталей нет, хотя на хранящейся в Британском музее каменной стеле из царского дворца в Ниневии показана рельефом реалистическая картина боя между ассирийцами и вавилонянами на камышовых судах. И суда были достаточно большие: двойные ряды ассирийских воинов, ворвавшись на палубу, расправляются с противником, выбрасывая мужчин и женщин за борт к рыбам и крабам. Ниневийские рельефы убедительно свидетельствуют о том, что камышовые суда Двуречья строились так же, как папирусные на Ниле.
Преобладающий мотив миниатюрных изображений на цилиндрических печатях Месопотамии — камышовые суда, на которых плавали легендарные герои, освоители новых земель. Эти суда во всем основном тождественны тем, что изображены более подробно в искусстве Ниневии и Египта.
Правда, есть одно существенное отличие. Египетские строители пользовались папирусом. В прошлом папирус рос в изобилии на берегах Нила от истоков до самой дельты. У шумеров не было папируса. Вместо этого болота Месопотамии поставляли им стебли высокого пресноводного камыша , который здесь называют берди.
После двух экспериментов с ладьями египетского типа в 1969 и 1970 годах я убедился, что правильно построенное папирусное судно могло пересечь океан. Ладья «Ра I», связанная мастерами из центральноафриканского племени будума, проплыла почти через всю Атлантику, когда начали рваться найтовы. Год спустя на связанной южноамериканскими индейцами племени аймара ладье «Ра II» мы прошли до конца путь от Африки до Америки. Но берди заметно отличается от папируса как по внешнему виду, так и по структуре. И что главное, наука утверждала, будто бы берди жадно впитывает воду. Правда, в наше время только один ученый, финн Армас Салонен, серьезно занимался судами Древней Месопотамии.
В его скрупулезном исследовании разных судов Двуречья почти ничего не сказано про элеп урбати — камышовые ладьи, есть только ссылка на господствующее убеждение, что они быстро пропитывались водой «и после употребления их, несомненно, приходилось вытаскивать на берег для просушки» .
То же самое говорят и остальные, весьма немногочисленные, источники по этому предмету. Стало быть, шумерские камышовые суда могли ходить только по рекам.
Но как согласовать современный вердикт с древними текстами и изображениями? Именно этот вопрос и привел меня в гостиницу «Сады Эдема». Я приехал на земли Древнего Шумера, чтобы попытаться разрешить теоретическое противоречие практическим экспериментом. Проверить, как долго сохраняет плавучесть ладья из берди, и попробовать пройти описанными на глиняных плитках маршрутами в Дильмун, Макан, Мелухху и другие таинственные и давно забытые страны.
К древу Адама меня привела чистая случайность. Среди болот и на речных берегах я искал надежное и удобное место для строительства и спуска на воду камышовой ладьи. Ближе к Аравийскому заливу все пригодные участки были заняты современными городами и промышленными предприятиями; выше по течению — свои препятствия: топи, трясины, фиговые плантации, крутые обрывы. И тут представители иракского Министерства информации показали мне свободную лужайку возле Адамова древа и любезно предложили разместить членов экспедиции в гостинице «Сады Эдема». В нескольких минутах хода от гостиницы начинались обширные камышовые заросли, и река позволяла чуть ли не от самой террасы спуститься в открытое море. Лучшего решения не могла бы предложить мне даже лампа Аладдина.
Меня настоятельно предупреждали, что Ирак сейчас не самая подходящая страна для такого дела, как экспедиция. Дескать, республика еще бурлит после недавно обретенной независимости от Великобритании. Два действующих багдадских отеля были переполнены представителями делового мира и инженерами изо всех промышленных стран Востока и Запада. Чувствовалось общее стремление вернуть зрелые плоды современной цивилизации на выжженную солнцем землю, где некогда проросли первые семена. Если прежде артериями страны были оросительные каналы, то в нынешнем Ираке эту роль играют нефтепроводы.
Молодая республика и впрямь переживала пору бурного развития, в которой будущему придавалось куда больше значения, чем прошлому. Тем не менее видные ученые при Национальном музее в Багдаде великолепно понимали, что основательное знание прошлого помогает лучше планировать будущее. Может ли человек судить, куда он идет, не видя своих следов и не зная, откуда пришел? Нет ничего абсолютно нового под луной, и если мы не настроены учиться на собственных ошибках, есть смысл почерпнуть урок из ошибок других.
Доктор Фуад Сафар собрал своих сотрудников и коллег в Национальном музее с его прекрасной библиотекой, и вместе мы обсудили мой проект.
Промазывали ли шумеры свои камышовые суда битумом для плавучести и водонепроницаемости? К их услугам были естественные выходы асфальта под Уром и выше по течению Евфрата, и они обмазывали им сосуды и кровли.
На полках музея лежали также покрытые слоем асфальта пятитысячелетние модели камышовых лодок.
А может быть, учитывая большой вес асфальта, они промазывали крупные суда акульим жиром, как это в наши дни делают со своими дощатыми лодками многие рыбаки в заливе? На одной древней плитке записан рассказ о знаменитом герое, который, построив большой камышовый корабль, смешал шесть частей дегтя, три части асфальта и три части масла. Может быть, эта смесь предназначалась для обмазки корпуса?
Где находилась страна предков Дильмун, куда так часто ходили шумерские купцы-мореплаватели? Большинство ученых полагают, что речь идет об острове Бахрейн, где в ходе недавних раскопок обнаружены настоящие города, храмы и могильники, причем некоторые находки превосходят древностью шумерские. Но Бахрейн лежит далеко в Аравийском заливе, так, может быть, вернее искать Дильмун на небольшом острове Файлака, расположенном вблизи от шумерских берегов?
После совещания я вышел из музея обогащенный сведениями, но и порядком озадаченный. Так чем же пропитать свою камышовую ладью? И пропитывать ли вообще? Неделями штудируя музейные экспонаты и многочисленные тома с переводом клинописных текстов на плитках, я исписал не один блокнот фактами и гипотезами. Одно не вызывало сомнения: древние шумеры были судостроителями и мореплавателями. Их цивилизация базировалась на ввозе меди, леса и другого сырья, и держава в устье двух рек была обязана своим могуществом тому, что такие города, как Ур и Урук, были крупными портами и центрами оживленнейшей торговли. Но по соседству не было меди или другой основы для подобной торговли; стало быть, шумерские моряки ходили в далекие страны.
Только моделирование могло дать ответ. Я решил осуществить свой замысел, и работники музея сумели убедить ведающее ими министерство, что реконструкция древнего судна — дело вполне целесообразное. После чего мне разрешили заготовить камыш на болотах, беспошлинно ввезти необходимое снаряжение и собрать в Ираке команду из представителей разных наций, причем мы будем считаться гостями страны вплоть до старта экспедиции.
Не теряя времени, я поспешил вернуться в болотный край. Национальный музей выделил мне переводчика.
Выйдя из гостиницы «Сады Эдема», мы пересекли город Эль-Курна, через который проходит не ведающая отдыха автомагистраль. Какие там верблюды — тут даже велосипеда не увидишь! Огромные фургоны, автоцистерны и военные грузовики катили сплошной чередой вдоль 650-километрового шоссе, соединяющего Багдад с портами на берегу залива. Сразу за шоссе начинаются болота, на много километров простирается совершенно особенный, ни на что не похожий мир. Более пятнадцати тысяч квадратных километров занимает болотный край.
У первого протока нас поджидали два высоких араба в широких халатах; у каждого было в руках по длинному шесту, а один придерживал босой ступней длинную черную лодку. Поприветствовав нас, они знаком предложили нам занять места в их суденышке. Это была обычная машхуф — длинная, стройная плоскодонка стандартного типа, какие строят себе все болотные арабы в наши дни. Раньше лодки вязали из местного камыша, теперь собирают из привозных досок и покрывают, подобно камышовым прототипам, слоем черного асфальта. Нос и корма загнуты высоко вверх, как у ходивших здесь пять тысяч лет назад шумерских конструкций.
Я сел на подушку, лежащую на дне валкого суденышка. Стройные арабы, стоя в разных концах лодки, принялись ловко работать шестами, плавно и неторопливо отталкиваясь ими от грунта. Вода была мелкая, кристально чистая, я видел водоросли, рыб, на поверхности качались длинные гирлянды вороньей лапы. Бесшумно удаляясь от зеленой дернины, мы очутились между двумя высокими стенами из тростника и камыша. Окружив нас со всех сторон, водные растения замкнули за лодкой зеленую дверь, и мы покинули шумную, беспокойную планету наших дней — словно отправились в прошлое со скоростью космического корабля. Право же, у меня было такое чувство, будто с каждым толчком шеста в руках молчаливого болотного жителя я углубляюсь в былые времена и ждет нас там не чреватая опасностями дикость, а культура столь же далекая от варварства, как наша собственная, но вместе с тем удивительно простая и бесхитростная. Мой переводчик из Министерства информации не бывал здесь раньше, и первая встреча с плавучими селениями восхитила его не меньше, чем меня.
Когда я пять лет назад впервые приехал в Ирак, чувствовалось, что багдадским властям не очень по душе мой интерес к этому району. Не потому, что его обитателей считали опасными, — просто они не поспевали за современным развитием страны. Соседи несколько пренебрежительно называли болотных арабов маданами — буйволятниками, противопоставляя их верблюжатникам, или, вернее, автомобилистам (ведь верблюды теперь тоже вышли из моды...).
Водоемы в краю болот слишком глубоки, чтобы применять колесный транспорт, и слишком мелки для обычных судов. Трясины непроходимы для копей и верблюдов, да любой чужак и пешком тотчас заблудится в камышовой чаще. Только сами маданы безошибочно ориентируются в лабиринте мелких протоков среди болотных джунглей, потому им предоставили жить своей жизнью, не гнаться за прогрессом. Однако восторженные рассказы английских исследователей Уилфреда Тесиджера, Гевина Янга и немногих других, включая меня, проникших в дебри болотного края, повлияли на позицию Багдада. В этот раз мне даже охотно разрешили пользоваться кинокамерой и привлечь сколько угодно маданов к строительству камышового судна на лужайке рядом с гостиницей.
Лишь редкие столбики дыма выдавали присутствие людей в царстве болот. Нигде не видно никаких следов деятельности человека. Пока не подъедешь вплотную к поселению, и не приметишь его. Ни бугорка тебе, ни камня, с которого можно было бы окинуть взглядом местность поверх высоких камышей над пружинистой, как матрац, трясиной. Гусей, уток и прочих водоплавающих всевозможного рода и цвета такое обилие, словно человек еще не изобрел огнестрельного оружия. Высоко в небе парит орел, гнездящийся где-то на окрестных берегах, а среди зарослей, особенно в перелетную пору, качаются на стеблях зимородки и полчища щеголяющих ярким оперением мелких пичуг. Точно часовые, стоят в камышах длинноногие белые цапли и красноклювые аисты; упитанные пеликаны вычерпывают рыбу своими огромными клювами-ведрами.
Повезет — приметите косматого черного кабана, тяжелыми прыжками прокладывающего себе путь в гуще упругих стеблей. А уже возле самых селений увидите неторопливо бредущего по воде или взбирающегося на дернину огромного буйвола. Могучая черная спина великана лоснится на солнце, точно влажная кожа тюленя. При виде нас буйволы останавливались и провожали гостей добродушными коровьими глазами, терпеливо сгоняя мух со спины взмахами широких ушей и тонкого хвоста и спокойно дожевывая свисающий изо рта зеленый побег.
Но вот и селение вдруг перед вами. Какое откровение! Какое совершенное согласие с природой! Сводчатые камышовые дома сливаются с окружающей средой, как сливаются птичьи гнезда в камышах. Есть совсем маленькие домики, почти шалаши, однако преобладают просторные постройки. Издали их не видно по той простой причине, что вы приближаетесь к ним вдоль сплошной зеленой завесы. Самые высокие дома хочется сравнить с ангаром: степы и крыша образуют правильный свод, вход в жилище — с открытого торца. Иногда оба торца открыты, и получается подобие туннеля. Здешние строители обходятся совсем без железа и дерева. Каркас из камышовых дуг кроют циновками, привязывая их тростниковым волокном.
Совершенство конструкции и красота линий поразительны; каждое жилище напоминает маленький храм с роскошным золотисто-серым куполом на фоне вечно голубого небосвода пустынь. И в таком же голубом водном зеркале купается их опрокинутое отражение...
Плавучее жилище
Это — подлинная шумерская архитектура. В таких домах обитал трудолюбивый народ, даровавший нашим предкам искусство письма. В городах стены выкладывали из долговечного кирпича, но в болотном краю строили камышовые жилища. Мы видим их реалистичные изображения пятитысячелетней давности на камне и на шумерских печатях; и так же точно контуры современных лодок повторяют обводы маленьких жертвенных моделей из серебра или из камыша с асфальтовой обмазкой, которые находят в шумерских храмах археологи. Обе конструкции доказали, что они как нельзя лучше приспособлены к здешней среде и к местным нуждам.
Когда мы выпрыгнули из лодки на сушу, она закачалась у нас под ногами, словно гамак. От неожиданности мой спутник, чтобы не упасть, схватил меня за руку. Несколько шагов к туннелеподобному дому — и опора под ногами стала толще и надежнее. В знак приветствия мужчина средних лет пожал мне руку двумя руками, потом поднес ладонь к сердцу:
— Салям алейкум! (Мир с вами!)
Я возвратился к друзьям... Пять лет назад я познакомился здесь со старым арабом, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Сейчас меня встретил его сын.
— Друг, как поживаешь? Как твоя семья?
— Слава богу. А ты? Твои дети? Твой отец?
— Отец жив, слава богу. Только он теперь в больнице в Басре. Ему ведь больше ста лет.
Я огорчился. В каком-то смысле я именно из-за этого старца вернулся в болотный край. В прохладной тени камышового туннеля показался другой старик с длинной седой бородой, и мы, как того требует арабский обычай, дружно продолжали осведомляться о здоровье всех родичей, воздавая хвалу Аллаху за его великодушие к нашим домочадцам. Сбросив обувь, мы опустились на чистые ковры и погрузились, опять же по обычаю, в учтивое молчание. Хозяева сидели поджав ноги, прикрытые полами широких халатов; гостям подложили цветастые подушки, чтобы можно было удобно прислониться к мягкой камышовой стене.
Я с удовольствием обозревал знакомое просторное помещение; дом для гостей принадлежал тому самому столетнему арабу, которого увезли в больницу. Потолок высокий — шестом не достать. Плотная обшивка из плетеных циновок покоилась на изогнутых дугой параллельных ребрах — семи камышовых бунтах толще человеческого туловища. Мне вспомнилась библейская притча про Иону во чреве кита; только в этом случае в оба конца открывались широкие пасти с двойным видом на чистейшее лазурное небо, голубую воду, зеленый камыш и несколько бахромчатых финиковых пальм.
Финиковые пальмы — редкость в краю маданов. Большинство селений стоит на искусственных островах из вековых наслоений гниющего камыша и буйволового навоза. Острова, как правило, плавучие, на грунт ложатся только в засушливый сезон. Ежегодно сверху настилают свежий камыш взамен истлевших нижних слоев. Чтобы медленно текущие струи не размывали кромку, ее защищают сплошным забором из воткнутых в илистое дно стеблей камыша. Острова с домами то поднимаются, то опускаются вместе с водой, а разделяющие их протоки позволяют осуществлять сообщение внутри поселка на узких лодках — совсем как в Венеции.
Пройдя пешком три-четыре шага, болотный араб, как правило, должен садиться в лодку. Некоторые острова настолько малы, что вместе с жилым строением или с хлевом для буйволов напоминают плавучий дом или Ноев ковчег, окаймленный узенькой пешеходной дорожкой. Обитающие на озерах в сердце болотного края семьи маданов вместе со своими утками, курами, буйволами и лодками качаются вверх-вниз на пружинистых камышовых коврах, и по утрам, когда открываются плетеные калитки сводчатых камышовых хлевов, буйволы погружаются в воду и плывут, разгоняя уток, к своим пастбищам.
Наш хозяин, закутанный в халат, помешал угли маленького костра на глиняном пятачке посреди пола. Из изящного чайника по маленьким стаканам в серебряных подстаканниках разлили чай, и наших ноздрей коснулся ароматный пар. Один за другим тихо входили арабы в длинных одеяниях, оставляющих открытыми только румяные лица, приветствовали нас и рассаживались в тени у камышовых колонн.
— Берди полагается срезать в августе.
Старик нарушил молчание словами, которые мне снова и снова повторяли в краю болотных арабов.
— Почему? — чуть не в сотый раз спросил я, хотя давно уже знал ответ.
Камыш, заготовленный в любом другом месяце, впитывает воду и теряет плавучесть. Только августовский берди долго держится на воде. Кто говорил — год, кто — два, три, даже четыре года. Но почему все-таки именно августовский? А кто его знает, отвечали мне чаще всего, так уж заведено.
— В августе внутри стебля есть что-то такое, что не пускает воду, — продолжал старик. — Вот тогда и полагается заготавливать камыш, потом мы сушим его две-три недели, прежде чем пускать в дело.
Впервые мне сказали об этом на берегу Шатт-эль-Араба, в селении Кармат-Али, расположенном между краем болот и Аравийским заливом. Приехав в Ирак после двух экспериментов с папирусным судном египетского типа, я тогда был поражен зрелищем полудюжины огромных камышовых плотов, причаленных к берегу и напоминающих плавучие пирсы. Один из них я измерил: тридцать четыре метра в длину, пять в ширину и три в толщину. Его осадка составляла около метра. Болотный араб по имени Матуг, обитавший в тростниковом шалаше на этом плоту, угостил меня чаем. Глиняный пятачок очага предохранял плот от загорания; стебли сухого камыша служили топливом. На мой вопрос, давно ли он живет на плоту, Матуг ответил, что поселился на этом гаре всего два месяца назад. Один месяц ушел на то, чтобы сплавить его сюда из Сбэба в болотном краю. И на сколько же возросла осадка за все это время? Нисколько не возросла. Матуг заготовил камыш в августе. Сюда он приплыл, чтобы продать свой гаре маленькой фабрике, которая прессует из камыша изолирующие плиты для современных домов.
Два месяца! Наша папирусная «Ра» уже через месяц пропиталась водой настолько, что палуба оказалась вровень с морем и волны захлестывали лежащий на ней груз. Матуг добавил, что в прошлом году он девять месяцев просидел на гаре, пока фабрика смогла принять его товар.
Мысль о непотопляемых гаре не давала мне покоя. Папирус для «Ра I» и «Ра II» срезали в декабре — с таким расчетом, чтобы ладьи были готовы к отплытию весной. Почему же опытные лодочные мастера из племени будума на озере Чад не сказали мне, что мы неправильно выбрали время для заготовки строительного материала? И почему эфиопские монахи, которые заготавливали для меня папирус на озере Тана, уверяли, что месяц не играет никакой роли? Очень просто: африканские лодки на Чаде и Тане просто не успевали намокнуть, они находились в воде от силы день-другой, после чего их вытаскивали на берег, тогда как иракские маданы всю жизнь проводили на островах из камыша.
Вот шейх Мадины и посоветовал мне отправиться в Умм-эль-Шуэх, к старейшему из местных жителей (ему уже перевалило за сто лет) — вождю Хаги Суэлему.
Я не очень-то надеялся на память человека столь преклонного возраста, и картина, увиденная мной, когда расступился камышовый занавес и лодка бесшумно пристала К плавучему острову, не прибавила мне оптимизма. Отражаясь вверх ногами в водном зеркале, у входа в свой камышовый ангар сидел облаченный в белый халат седобородый старец, этакое воплощение Мафусаила. Но вот он поднялся, приветствуя гостя, устремил на меня живые дружелюбные глаза и сразу стал высоким и сильным. Соплеменники, которые один за другим входили в его дом и рассаживались вдоль стен, с явным почтением смотрели на старого Хаги, вместе со мной внимательно и одобрительно слушая его исполненные юмора мудрые речи. Вскоре у тлеющего очага появился поднос с чайным прибором; тут же пеклась поставленная на ребро, распластанная наподобие огромной бабочки рыбина. Белая и сочная под хрустящей корочкой, да еще завернутая в свежую, с пылу, с жару лепешку, рыба оказалась такой вкусной, что я уплетал за обе щеки, словно и не было завтрака у шейха. Хозяин заботливо следил за тем, чтобы мой сосед отбирал самые лакомые куски и потчевал меня ими, словно какого-нибудь царственного отпрыска. Согласно обычаю, до и после еды служитель подавал каждому полотенце и мыло и сливал на руки горячую воду над тазиком.
Хаги извинился за скромную трапезу (как будто не видел, с каким аппетитом я ел!) и обещал приготовить настоящее угощение, если я приеду снова. Конечно, приеду! Мне доводилось жить среди так называемых примитивных народов Полинезии, Америки и Африки, но болотных арабов нельзя было даже условно назвать примитивными. Цивилизованные люди, только их цивилизация отлична от нашей. Они обходятся без кнопочного сервиса; к пище и к радостям жизни идут кратчайшим путем. Их культура доказала свою добротность и жизнеспособность, продолжая существовать, меж тем как рушились, пройдя полосу развития и расцвета, ассирийская, персидская, греческая и римская цивилизации. Этой многовековой стабильности сопутствует то, чего нет у нас: уважение к предкам и уверенность в будущем. Нам кажется, что наша цивилизация превосходит все остальные; во всяком случае, мы рассчитываем, что так будет завтра на основе достижений, накопленных многими поколениями. А что же на деле? Мы совершенствуем, строим, изобретаем, но чем больше новых благ, тем больше проблем, и в наши дни они достигают непредвиденных масштабов. Стрессы, молодежная преступность, гонка вооружений, загрязнение воздуха, почвы, воды, истощение ресурсов, инфляция, политический террор, перенаселенность, растущая пропасть между перекормленными и недоедающими. Наиболее развитые страны начинают понимать, что будущим поколениям грозят серьезнейшие неприятности, если все эти проблемы не будут решены в кратчайший срок. Наша цивилизация еще не может служить примером стабильности, хотя мы напридумали столько благ и вещей, без которых не можем обходиться, что с жалостью смотрим на людей, не воспринявших наш образ жизни, единственно правильный и достойный в наших глазах.
— Мы не бедны, — произнес старик Хаги, словно читая мои мысли. — Наша гордость — вот наше достояние, и ни один из болотных арабов не голодает.
Ему довелось однажды попасть в Багдад — так он не чаял, как поскорее вернуться домой, в благословенный Аллахом тихий, надежный болотный край. Город он представлял себе как рассадник алчности, соперничества, зависти и воровства. В болотном краю воровства не знают. Слава богу, у каждого есть все необходимое, и никто не трясется над своим достоянием. Есть вдоволь корма для буйволов, вдоволь рыбы и дичи; понадобилась мука и чай — отвез в Мадину лодку арбузов или камышовых циновок. Здешние женщины — мудрый старец даже поднял руку — прекрасны, у него самого четыре жены. Сидящие вдоль стен одобрительным смехом приветствовали его слова.
Женщины болотного края и впрямь были хороши собой. Вероятно, поэтому им не разрешалось есть вместе с нами, даже подавать нам чай. Закутанные с головы до босых ног в черные одеяния, они скользили, будто тени, среди камышовых перегородок, задавая корм курам или готовя лепешки, которые пекли на внутренних стенках открытых вверху цилиндрических глиняных печей. Профиль лица такой же изящной чеканки, как у мужчин. Белые зубы, живые глаза блестят, будто звезды (если успел их приметить, прежде чем робкая смуглянка поспешно отвернулась или закрыла лицо краем платка). Шестом и веслами женщины владели не менее искусно, чем мужчины. Я видел женщин, которые в одиночку управлялись с груженной циновками огромной балям, гоня при этом куда-то стадо плывущих буйволов.
Но только маленькие девочки или старухи могли позволить себе вместе с мальчишками и взрослыми мужчинами улыбаться и махать нам, когда наша лодка скользила мимо жилья.
Поражало обилие рыжеволосых, особенно среди самых юных. Мне даже казалось, что рыжих девочек чуть ли не столько же, сколько черноволосых. Столько рыжих, сколько я увидел в селении маданов Хуваир, старинном центре строительства лодок, мне не встречалось ни в одном европейском городе. Такое обилие не объяснишь чужеродной примесью, тем более что у болотных арабов по-прежнему действует неписаный закон, по которому нецеломудрие и неверность караются смертью. Иноземные солдаты времен британского господства, как мне объяснил Хаги, редко отваживались заходить в болотный край для того, чтобы встретиться с арабской женщиной.
Хаги отлично сознавал, что мы, горожане, не выживем без привычных элементов нашей культуры, вроде электричества и автомашин. Однако он сильно сомневался, что его соплеменники станут счастливее, если к ним в болота протянут электрические провода и привезут кирпич для домов. Счастливые люди улыбаются, говорил он. На улицах Багдада ему не привелось увидеть ни одной улыбки.
— В городе слишком много народу, — объяснил я. — Каждому встречному улыбаться просто невозможно.
Но Хаги ходил по таким улицам, где было мало народу. Там — то же самое.
Мне нечего было возразить. Ведь не случайно болотные арабы неизменно выходили, чтобы улыбнуться и помахать нам, когда наша лодка проплывала мимо их жилищ, а ребятишки, весело крича и смеясь, подбегали к самой воде. Здесь стоит тебе чуть улыбнуться, как окружающие отзываются радостным смехом. В городе я не наблюдал такого ни в центре, ни на окраине. Выходит, прав старина Хаги. Болотные арабы — не бедняки.
Взять хоть его самого. Разве этот полный собственного достоинства человек — бедняк? По внешности и манерам старца вполне можно было посчитать его могущественным владельцем нефтяных промыслов, или бывшим государственным деятелем, или ушедшим на покой учителем. Впрочем, в своем длинном облачении он больше всего напоминал мудрого пророка или патриарха из Библии, столь же не подвластного времени, как шумерский камышовый дом, в котором мы сейчас беседовали.
Слушая речи Хаги, я ловил себя на том, что сравниваю его с Моисеем или Авраамом.
Хаги помнил камышовые лодки. В дни его юности были в ходу три разновидности. Две — с полым корпусом, наподобие долбленок или сосудов, обмазанные снаружи и внутри асфальтом. Речь шла о красавице джиллаби и о гуффа; обе эти конструкции я и сам видел выше по течению Евфрата, к северу от Вавилона. Стройная джиллаби напоминает обводами машхуф, тогда как гуффа — совсем круглая, вроде огромной автомобильной шины, и такая устойчивая, что она ничуть не накренилась, когда я сел на край.
У болотных арабов я впервые после камышовых лодок озера Титикака увидел образцы такой же искусной работы со стеблями водных растений. Широкие гладкие дуги из камыша, надежно подпирающие высокий потолок дома Хаги, поражали своим совершенством. Расставленные с одинаковым интервалом, словно отлитые в одной форме; внизу — толще человеческого туловища, медленно сужающиеся кверху. Показав на одну из опор, Хаги пояснил, что третий род виденных им в юности судов делали примерно из таких связок камыша, только они сужались в обоих концах. Много соединенных вместе связок образовали компактное суденышко с изогнутыми кверху, заостренными носом и кормой. Корпус вязали из берди; кассаб годится лишь для шалашей на палубе. У берди губчатая сердцевина, а кассаб — полый, ломкий, легко пропитывается водой. Велев мальчику принести по стеблю каждого вида, Хаги показал мне, что мягкий нижний конец берди можно есть. В самом деле, хрустящий стебель отличался приятным вкусом, как и молодые стебли папируса.
Чтобы лодка из берди долго держалась на воде, продолжал Хаги, стебли надо связывать очень туго. Двое мужчин изо всех сил затягивают веревочную петлю, тогда связка получается твердая, как бревно. Я еще раз потрогал опоры его дома: верно, пальцем не сомнешь, твердые, как дерево. Я спросил о пропитке, но Хаги никогда не слышал, чтобы такие лодки обмазывали асфальтом или еще каким-нибудь веществом.
Мне довелось однажды видеть фотографию камышовой лодки такого типа, который описал Хаги. Она была напечатана в газете «Дейли Скетч» 3 марта 1916 года, во время первой мировой войны. Выцветшая подпись гласила: «Такие лодки постоянно видят наши люди в Месопотамии». Ее вполне можно было бы принять за лодку с острова Пасхи или озера Титикака, если бы в ней не сидел араб.
Спасибо крепкой памяти Хаги, не то я опоздал бы на полвека с приездом на земли бывшего Шумера. Хаги перебросил мост в прошлое. Глядя на него, я все время вспоминал про Авраама. Кстати, Хаги вполне мог быть прямым потомком библейского патриарха: все арабы, как и все иудеи, считают Авраама своим родоначальником, и ведь Хаги жил по соседству с Уром, где родился Авраам. Человек, занятый поиском начал в этих библейских краях, не может пройти мимо Авраама: мало того, что иудеи и арабы числят его своим предком, — ему мы обязаны одним из первых описаний того, как месопотамцы в древности строили свои суда.
Некоторые современные ученые видят в Аврааме историческое лицо, жившее в Двуречье около 1800 года до нашей эры. По Ветхому завету, он родился в Уре, который покинул вместе с отцом, когда тот со всем своим племенем и скотом от рубежей болотного края двинулся на север, в ассирийский город Харран. Позже Авраам из Харрана направился дальше, в страны Средиземноморья. Уроженец Ура дошел до самого Египта, прежде чем окончательно решил осесть в земле обетованной. Рассказ о его странствиях — документальное свидетельство древнейших связей по суше между Двуречьем и долиной Нила. Хотя нам может показаться, что Двуречье и Египет были для древнего человека двумя совершенно обособленными мирами, на самом деле это не так. Недаром Авраам заявлял, что его потомкам были обещаны все земли от реки египетской до великой реки Евфрат.
С той далекой поры река Евфрат и зеленые болота со всем, что на них произрастает, отступили километров на десять от величественных развалин Ура, но исполинская шумерская храмовая пирамида по сей день вздымается из праха к небесной синеве поразительным памятником дерзаний и бренности рода человеческого. Грандиозная ступенчатая пирамида снова и снова перестраивалась чередовавшимися культурами, и возраст ее уже исчислялся веками, когда Авраам мальчиком играл у ее основания и купался в реке, которая задолго до его рождения сделала Ур крупным портом. В шумной гавани Авраам встречал купцов из дальних стран, а в тени могучего храма писцы и мудрые старцы передавали подрастающим поколениям свои познания о прошлом и наставления о том, как обеспечить себе счастье в загробной жизни. Видимо, от них он и почерпнул те сведения о пространной истории своих предков, начиная от древнейших времен, которые передал потомкам и которые были запечатлены в Ветхом завете. Надо думать, Авраам видел хранимые жрецами лодочные модели из серебра и обмазанного асфальтом камыша — жертвоприношения осмотрительных мореплавателей. И даже если он сам не ступал на палубу корабля, ему, конечно же, были хорошо знакомы различные суда, швартовавшиеся у местных пристаней и берегов.
Сидя вместе с Хаги в камышовом доме и слушая его рассказ о том, как строили джиллаби, как обшивали каркас камышом, который затем конопатили битумом, я мысленно видел перед собой миниатюрный вариант знаменитого судна, описанного в Ветхом завете. Ноев ковчег... При этих словах многие с улыбкой вспомнят слышанную в детстве наивную историю про пузатый плавучий дом и добродушного бородатого старца, гонящего вверх по трапу попарно слонов, верблюдов, жирафов, обезьян, львов, тигров, других зверей и всевозможных птиц. Когда я мальчишкой выстраивал игрушечных деревянных зверей на трапе деревянного ковчега, мне в голову не приходило, что из старого предания можно извлечь какие-то сведения, и уж никак я не мог предвидеть, что сам окажусь на родине этого предания и буду штудировать ученые труды, докапываясь до его корней.
Судя по всему, иудейская версия истории про Ноя и потоп, известная нам по Ветхому завету, долго передавалась из уст в уста, прежде чем ее за несколько веков до нашей эры записали древнееврейскими буквами. И не исключено, что патриарх Авраам владел грамотой, — ведь он вырос в городе, где письмо в том или ином виде было известно больше тысячи лет. Как бы то ни было, легенда о Ное родилась в давний период истории человечества, до того, как цивилизация из Ближнего Востока распространилась на Европу.
Ковчег в Ветхом завете не европейское, а месопотамское судно. Есть причины предполагать, что общее для иудейской и мусульманской религий предание о потопе было принесено в Средиземноморье выходцем из Ура, Авраамом. Его племя прошло в своих странствиях через Ассирийское царство на севере Двуречья и, скорее всего, задержалось там на какой-то срок. Тогдашние ассирийцы тоже хорошо знали историю о потопе, погубившем большую часть человечества. В огромном архиве ассирийского царя Ашшурбанипала, насчитывающем десятки тысяч плиток, есть, в частности, впервые прочитанный в 1872 году подробный рассказ о всемирном потопе. Сходство этого рассказа с иудейской версией настолько велико, что они, несомненно, восходят к общему источнику. Поскольку ассирийцы унаследовали свою письменность и мифологию от шумеров, а иудеи, по их утверждениям, вышли из бывшей шумерской столицы Ур, естественно искать этот общий источник в Шумере.
В ассирийском тексте имя старца, построившего корабль для спасения человечества, не Ной, как в иудейской версии, а Ут-напиштим; однако оба имени, скорее всего, аллегорические. Далее, у ассирийцев вместо единого иудейского бога Яхве видим бога моря Энки. По ассирийской версии, историю о всемирном потопе рассказал одному из их предков в Дильмуне сам венценосный кораблестроитель Ут-напиштим. Будто бы бог морей проникся к нему расположением и открыл тайный заговор других богов, задумавших утопить весь род людской. Тот же бог морей научил Ут-напиштима построить большой корабль и взять на борт родных и приближенных, а также свой скот. Царь послушался совета и построил корабль:
«На седьмой день корабль был готов. И чтобы облегчить спуск на воду, были разложены катки вверху и внизу на две трети... Нагрузил я его всем своим достоянием, нагрузил его всем своим серебром, нагрузил его всем своим златом, нагрузил его всем своим племенем. Взял на борт всю семью и слуг моих, и скот, и степных зверей, и всех мастеров я взял... Кормчему судна Пузур-Амурри вверил я корабль вместе с грузом».
Шесть дней и семь ночей заливала землю вода, и на седьмой день корабль пристал к вершине горы в Верхнем Курдистане — в том самом краю, где Ной, в предании иудеев, пристает к горе Арарат. В ассирийском тексте с корабля выпускают сперва голубя, потом ласточку, и обе птицы возвращаются; лишь после того, как не возвратился выпущенный ворон, царь понял, что воды спадают, можно без опаски сходить на сушу вместе с племенем своим и скотом. Покинув корабль, люди принесли жертву богам, и те обещали никогда больше не карать все человечество за грехи нескольких людей. Любопытно, что в ассирийском тексте спасшимся от потопа боги повелевают поселиться «при устье рек, в отдаленье». Для жителей Ассирии это означало устье Тигра и Евфрата, где находилась некогда страна шумеров. Другими словами, по ассирийской версии, возродившееся человечество сначала заселило берег Аравийского залива и болотный край в Южном Ираке.
Тем интереснее узнать, что говорили по этому поводу сами шумеры. Их версия была обнаружена археологами Пенсильванского университета. В Ниппуре, к северо-западу от слияния двух рек, раскапывая огромный шумерский зиккурат — столь характерную для древних городов Двуречья ориентированную по солнцу ступенчатую пирамиду с храмом на макушке, — они натолкнулись на обширную библиотеку. У подножия пирамиды лежало 35 тысяч плиток с письменами, и на одной из плиток удалось прочесть исконное шумерское предание о всемирном потопе.
В отличие от более поздних ассирийской и иудейской версий, у шумеров спасенные после потопа не высаживаются на какой-то горе внутри страны, а сперва заселяют находящийся за морем на востоке Дильмун, откуда боги затем приводят их на новое место жительства в устье двух рек.
Ясное указание на то, что ассирийский текст представляет собой вариант более древнего шумерского оригинала, специалисты видят в том, что в обоих случаях спасителем рода людского изображен шумерский бог морей Энки. В роли избранника, которого бог учит построить большой корабль для своего спасения, у шумеров также выступает благочестивый, богобоязненный, кроткий правитель некоего царства, но зовут его Зиусудра. К сожалению, часть плитки с описанием того, как Зиусудра строил свой корабль, не уцелела; во всяком случае, судно было достаточно большим, чтобы вместить не только людей, но и скот. После того как все взошли на борт, воды семь дней и ночей заливали землю, «и могучие волны бросали огромный корабль», пока Уту, шумерский бог солнца, наконец не явил свой лик и не осветил небо и землю. Тут Зиусудра распахнул окно и простерся ниц перед богом. Затем он поспешил принести в жертву быка и овцу; очевидно, Зиусудра, в отличие от Ноя, захватил с собой больше одной пары животных. Правда, зато он не брал на борт диких зверей. Как видим, в ходе тысячелетий исконная версия о спасшихся людях, которые везли на судне только домашний скот, видоизменилась, и Ной выступает уже в роли спасителя диких животных.
Самое важное для меня во всех трех вариантах — большие корабли. В каждом случае говорится о домашних животных, о том, что до потопа существовали города и царства, но нигде не сказано, чтобы человек и его скот спаслись от воды на какой-то высокой пирамиде или башне.
Пять тысяч лет назад из рук писцов вышли древнейшие известные нам фрагменты письменной истории. Истории, которая начинается с того, что после великой катастрофы люди и скот высаживаются с большого корабля в Дильмуне, откуда, опять-таки морским путем, прибывают в Ур в Двуречье. Досадно, что не сохранилась часть древнешумерской плитки с описанием строительства корабля, но поскольку Зиусудра и Ут-напиштим суть два имени одного и того же венценосного кораблестроителя, мы можем в своих умозаключениях опираться на ассирийскую версию. В древнейшем известном нам героическом эпосе ассирийский поэт отправляет своего героя, царя Гильгамеша, на корабле в страну предков Дильмун, где, как уже говорилось, царственный долгожитель Ут-напиштим рассказывает ему свой вариант истории о потопе. Назвав себя сыном царя Убар-Тату, правившего в Шуруппаке до всемирной катастрофы, Ут-напиштим затем в поэтической форме воспроизводит слова бога морей, который повелел ему строить корабль:
«Камышовый дом, камышовый дом. Стена, стена. Слушай, камышовый дом! Слушай, стена! Шуруппакиец, сын Убар-Тату. Разрушь свой дом и построй корабль!»
Естественно, разрушив камышовый дом, можно было построить только камышовый корабль. Это согласуется и с иудейской версией, где Ною предписывается: «Сделай себе ковчег с ребрами кипарисовыми, покрой его камышом и осмоли внутри и снаружи»
В ассирийском эпосе также есть намек на то, что венценосный кораблестроитель обмазывал свой корабль. Сам Ут-напиштим говорит, что, разрушив камышовые чертоги: «Шесть саров смолы влил я в горячий котел, три сара асфальта добавил. Три сара масла принесли работники, не считая одного сара, который хранился в трюме, и двух саров, которые припас кормчий».
Принципы строительства, описанные в предании о Ное, те же, только в гораздо меньшем масштабе, о каких говорил мне Хаги, рассказывая про джиллаби. Недалеко от Вавилона я сам видел джиллаби с шестью пассажирами. Естественно, размеры древних царских судов должны были соответствовать прочим сооружениям эпохи деспотических держав. В ассирийском эпосе величина корабля Ут-напиштима выражена словом «ику», подразумевающим меру, равную площади основания Вавилонской башни . Вряд ли следует понимать это буквально, хотя вообще-то было легче собрать конструкцию таких размеров из длинных связок камыша, в изобилии произрастающего на болотах, чем из мелких кирпичей, каждый из которых надо было формовать и обжигать в гончарной печи.
Иудеи более умеренны: длина Ноева ковчега — триста локтей, ширина — пятьдесят локтей и высота — тридцать локтей (соответственно сто пятьдесят, двадцать пять и пятнадцать метров). Иначе говоря, ковчег был всего в четыре раза длиннее камышового гаре, наскоро сооруженного Матугом.
Думается, к разряду гипербол можно отнести также утверждение ассирийцев, будто на корабле Ут-напиштима было девять внутренних отсеков и шесть палуб. Иудеи и тут скромнее: у описываемого ими ковчега три палубы — верхняя, средняя и нижняя.
Несомненно, ассирийцы, а также иудеи, когда жили в Двуречье, видели большие корабли. Иначе откуда у них могло взяться представление о многопалубных судах? Вообще, нам отнюдь не следует недооценивать способности шумеров сооружать большие конструкции из камыша, если учесть, что из сырцового и обожженного кирпича они воздвигали подлинные горы, и, не сохранись месопотамские зиккураты до наших дней, изумляя нас так же, как изумляют египетские пирамиды, мы, конечно же, сочли бы невозможным строительство таких масштабов пять тысяч лет назад. Высокое развитие кораблестроения на Ближнем Востоке в древности не должно казаться нам невероятным теперь, когда открыт поразительный корабль фараона Хеопса, намного превосходящий размерами норманские ладьи, хотя он был построен за тысячу лет до того, как иудеи дошли до Египта, и если бы Авраам и Сарра увидели этот корабль в его тайнике у подножия пирамиды, он был бы в их глазах таким же памятником старины, как в наши дни ладьи викингов в глазах туристов, посещающих Норвегию.
Обширные раскопки на острове Бахрейн в Аравийском заливе, проведенные датчанами, дали новый материал исследователям первоначального предания о всемирном потопе. Найденные здесь города, по мнению специалистов, — первое конкретное подтверждение того, что Бахрейн и есть упоминаемый в документах шумерских купцов Дильмун, страна, где предки шумеров обосновались после потопа. Подводя итоги пятнадцатилетних работ на Бахрейне, видный датский археолог П. В. Глоб поддерживает распространенное толкование шумерской версии. Как известно, Леонард Вулли, раскапывая Ур, обнаружил под резиденцией шумерских правителей трех-четырехметровый однородный слой ила, ниже которого находились развалины более древнего города, затопленного во время катастрофического наводнения, когда вся Нижняя Месопотамия была покрыта восьмиметровым слоем воды. Понятно, немногим спасшимся тогда казалось, что погиб весь мир, и память людская сохранила воспоминание о потопе, запечатленное впоследствии на шумерских глиняных плитках. Глоб полагает, что некоторые горожане сумели спастись, взобравшись на стены самых высоких построек. Но почему именно построек, спрашивал я себя, если речь шла о портовом городе с множеством камышовых судов?
Я посмотрел налево, направо. Как далеко от дома Хаги увели меня мои размышления! Камышовый дом, камышовый дом. Стены, стены. Слов нет, Хаги мог бы соорудить неплохое судно, разобрав большой дом, в котором мы сидели. Да и зачем разбирать? Перевернул постройку — вот тебе и готовый корпус ладьи с крепкими ребрами, останется лишь заделать оба конца и обмазать камыш внутри и снаружи смолой или асфальтом.
Разумеется, никто не собирался рушить дом Хаги. Вернувшись пять лет спустя в те же места, я с радостью убедился, что он целехонек. Правда, мне недоставало старца, в котором я видел живое воплощение Авраама, но сыновья его никуда не делись и приняли меня по-царски. Библейская обстановка — потомки Фарры, родителя Авраама, оставались верны древним традициям.
Ша-лан, старший сын Хаги, и другие мужчины, собравшиеся в его доме, заметно оживились, услышав, что я вернулся, чтобы найти в болотном краю желающих помочь мне заготовить берди и построить судно наподобие тех, про которые пять лет назад рассказывал старик Хаги. Мне требовалось двадцать человек. Ша-лан поспешил заверить меня, что лично подберет подходящих людей, все будет в порядке. Посовещавшись, присутствующие решили, что на роль бригадира лучше всех подойдет Гатаэ — он мастер строить дома и уж наверно знает, как делают конусовидные связки.
Кто-то сходил на машхуф за Гатаэ, и я увидел пожилого араба с располагающей внешностью и веселой искоркой в глазах. В просторном клетчатом халате он стоял в лодке, высокий и стройный, будто мачта. Гордая осанка и острая седая бородка напомнили мне моего покойного английского издателя, сэра Стенли Анвина. С первой минуты у нас с Гатаэ установился такой контакт, словно мы всю жизнь были друзьями. Мои слова о том, что я собираюсь построить камышовое судно и выйти в море, он воспринял как нечто вполне естественное и сразу же поинтересовался, сколько камыша нам понадобится.
Я смерил шагами пол. «Ра I» была около пятнадцати метров в длину, «Ра II» — неполных двенадцать. На этот раз я задумал набрать команду побольше, а потому и судно должно быть крупнее — метров восемнадцать в длину, примерно такое же, как дом, в котором мы находились. Но Хаги говорил, что губчатые стебли нужно сильно сжать; стало быть, объем заготовленного камыша должен превышать конечный объем ладьи.
— Думаю, стоит заготовить берди вдвое больше, чем вместилось бы в этом доме от пола до потолка, — сказал я.
Все подняли глаза на изогнувшийся высоко над нами камышовый свод. Гатаэ оставался невозмутимым. Какие связки мне понадобятся, такие он и сделает.
Мы условились, что в сентябре двадцать человек во главе с Гатаэ соберутся у Адамова древа и приступят к строительству, но перед тем я еще приеду в августе и прослежу, чтобы маданы из деревни Эль-Гассар, расположенной ближе к строительной площадке, заготовили камыш и как следует высушили его. Власти провели грунтовую дорогу от этой деревни до самых болот, чтобы камыш можно было грузить прямо с машхуф на машины, которые доставляли сырье на новую бумажную фабрику на реке Тигр.
Однако наш камыш отнюдь не предназначался для бумажной фабрики. Мы не собирались делать корабль из папье-маше. Нам нужны были хорошо просушенные на солнце, целые и крепкие стебли. Возвращусь в Ирак — сразу же договорюсь и о том, чтобы их после сушки привезли на мыс, у которого встречаются две реки, на лужайку у гостиницы «Сады Эдема».